Сергей Смирнов - Всегда начеку

— Эй, Байгали, — крикнул Ерназар. — Разве так принимают гостя?

За дувалом лениво и хрипло забрехала собака.

...На кладбище он пошел один. Сын Байгали хотел проводить его, но Ерназар отказался.

— Я пойду один, — сказал Усманов. — А ты добудь хороших коней и готовься в дорогу. Вместе поедем.

— Хорошо, Ерназар-ага, — сказал Нариман. — Я достану коней и все подготовлю.

Кладбище желтело недалеко от поселка. Оно было пустое и неуютное. Глиняные мазары стояли одиноко. Каждый сам по себе. Люди высыхали в этой глине, сами превращались в глину или в песок. Над многими мазарами тускло блестели жестяные полумесяцы.

Усманов сидел у края потрескавшейся земли, где лежал его друг. На земле, в тени обелиска со звездой, успело вырасти несколько былинок — черных и жестких. Обычный мир был перед глазами. Солнце. Песок. Глина. Ящерицы, прижавшиеся гибкими телами к стенам осыпающихся мазаров. Обычный мир.

...Они выехали верхом. Выехали рано, как только побледнели звезды. Кони неслышно шли по песку. Иногда, когда попадался такыр, глина звенела под копытами, и лошади немного пугались этого звона. Усманов и Нариман сначала ехали в сторону Сузака, а потом свернули вправо и долго ехали на восток. Под вечер они были на месте.

— Вот здесь, — сказал Усманов.

— Да, — сказал Нариман. — Отец говорил.

У колодца лежало несколько саксаулин, белевших, как кости. Пока Усманов расседлывал коней, Нариман откопал ржавое ведро, утонувшее в песке. Ерназар попоил лошадей, и они, напившись, легли, вытянув морды по земле. Нариман дал им по куску хлеба с солью, но лошади понюхали хлеб, а есть не стали.

— Притомились, — сказал Нариман.

— К утру оживут, — сказал Усманов. — Кони хорошие.

Они разожгли костер, поели вяленого мяса и долго пили зеленый чай. Костер догорал, а они все сидели и разговаривали.

Временами, захваченный нахлынувшими воспоминаниями; Усманов называл собеседника именем его отца — Байгали. Но все, связанное в его памяти с этим колодцем, случилось давным-давно, когда он и его друг были моложе Наримана, которого тогда еще и на свете не было.

...Две недели милиционеры Байгали и Усманов ездили по аулам. Две недели искали они пути, по которым идет английское оружие в Муюнкумы. Они много узнали, ночью добрались до Сузака, сняли с себя карабины и уснули как убитые.

— Вставай, ОГПУ! — кричал, всхлипывая, старик, у которого они заночевали. — Проснись, ОГПУ! Люди Бабахана в Сузаке. Учителя зарезали. И меня вместе с вами зарежут, как барана!

— Так, — сказал Байгали. — Не кричи, старик, а то оглохнем. Ты задержи их, Ерназар, у колодца. А я в отряд домчусь. Продержись до утра. А там всех возьмем.

— Давай, — сказал Ерназар.

Они оседлали коней. Байгали отдал Усманову почти все патроны. Ерназар промчался по улице с громким криком, в суматохе успел ссадить одного басмача и вынесся в пустыню. Банда с проклятьями бросилась в погоню.

«Теперь Байгали тихо уйдет, — подумал Ерназар. — А я отстреляюсь, отсижусь у колодца».

Ночь была светлая. Усманов изредка оборачивался и, бросив поводья, стрелял по силуэтам. В ответ не стреляли.

«Живым хотят взять, шакалы, — догадался Ерназар. — Не получится. Патронов до утра хватит».

Усманов гнал к колодцу, не зная, что один из жузбаши Бабахана сидит там в засаде с десятью саблями и ручным пулеметом и прислушивается к одиноким выстрелам. Он гнал коня, надеясь достичь колодца хоть на полчаса раньше банды, зарыться в песок и спокойно отстреливаться. Он вылетел прямо к засаде, и его коня прострочили из пулемета. Конь круто согнул передние ноги и грохнулся на песок.

Уже сидели на спине Ерназара четверо, прижимая его к песку, уже пнул его ногой жузбаши и деревянно сказал: «Попался, большевичок. Погостишь у нас. Хватит милиции по аулам ездить», — и рассмеялся.

Подъехали остальные. Спешились, окружили Усманова.

— А где другая красная собака? — спросил жузбаши.

— Здесь, — сказал высокий человек с кривыми ногами и бросил мешок на землею.

Высокий развязал мешок, вытащил голову за волосы и кинул к жузбаши.

— Узнаешь? — спросил жузбаши и поднес голову к глазам Ерназара. Лицо было обезображено поперечным сабельным ударом, но Усманов узнал Ермета — красного учителя, работавшего в Сузаке.

— Да, — сказал Усманов. — Узнаю.

А сам подумал: «Ушел Байгали. Не взять им теперь его. Не достичь. Лишь бы до утра не снялась шайка. Лишь бы до утра не отъехали от колодца».

Жузбаши отвел высокого в сторону, и они недолго о чем-то говорили. Потом высокий приказал разжечь костер. Вся шайка расселась у костра и ждала, когда сварится в казане мясо. Только высокий не сел. Он подошел к Ерназару и стал топтать его ногами.

— Ты не сдохнешь от пули, большевичок, — шептал он. — Я до души тебя дотопчу. Неделю топтать буду, а дотопчу. Чтобы узнал ты, что есть душа, красная милицейская собака.

Ерназар терял сознание. Костер то становился огромным, и тогда казалось, что горит все небо и вся земля; то исчезал, превращаясь в кровавый глаз, и вместе с костром исчезал Усманов. Он не чувствовал тогда боли. Все тело становилось каким-то плоским и бесчувственным, как высохшая лепешка.

— Оставь его, — вдруг крикнул жузбаши. — Он нужен Бабахану живой и в памяти. Так приказано.

Высокий пнул Усманова сапогом в лицо и отошел.

— Не торопись, — успокоил его жузбаши. — Бабахан отдаст тебе красного шайтана.

Они сидели у костра, ели горячее мясо, бросая обглоданные кости в ту сторону, где лежал Ерназар. Потом вся шайка пила чай, вспоминая свои набеги: на Чаян, Хумсан, Брич-Муллу, Богустан и другие аулы, в которых Ерназар не был. Они вспоминали, как резали учителей и врачей, рубили сельсоветчиков, угоняли стада и сжигали посевы. И каждый хвастался силой, злостью, ловкостью.

Усманов лежал на холодном песке. Слева догорал костер. Справа белела дорога и чернел колодец. Он все хотел перекатиться на живот, потому что спина очень болела, но не мог.

— Шевелится, собака, — сказал высокий, услышав, как скрипит песок. — Не ушел бы.

— Стереги, — усмехнулся жузбаши. — Твоя собака.

— Завтра я остригу тебя, — сказал высокий громко, подходя к Усманову. — Остригу твое лицо, и оно станет гладким, как казан. Хорошо стричь смирного шайтана.

У костра засмеялись. Высокий для верности связал Ерназара и отошел к догоравшему костру. Бандиты лежали вповалку. Они чувствовали себя в безопасности и даже не выставили караульных.

Усманов думал, что он лежит так вечно, связанный, с разбитым в кровь телом. Было тихо, и он слышал, как шуршал, двигаясь по песку, скорпион.