Сергей Смирнов - Всегда начеку

— С пьяницами будете говорить?

Черт побери, как будто приятно разглядывать эти желтые опухшие лица, смотреть в бегающие глаза и дышать винным перегаром. Вот плюнет на все, скажет сейчас «нет» и поедет в Пыльтсамаа... Завтра, небось, из Таллина спросят: «А вы, товарищ Хаависте, лично принимаете участие в розыске?». Как будто что-нибудь изменится от того, что вопросы будет задавать он.

— Так будете говорить?

— Давай.

Грузно топая ногами, еще более грязный, чем всегда, с всклокоченным венчиком волос какого-то буро-седого цвета вокруг головы без стука вошел приземистый Рейн Угасте. Не говоря ни слова, он направился к креслу и, не ожидая приглашения, плюхнулся в него.

Наступило молчание. Угасте разглядывал свои рыжие, незашнурованные туфли и словно раздумывал: шнуровать их или нет. Хаависте ждал, положив сплетенные пальцы на стол. Угасте не выдержал:

— Ну?.. Мораль читать будете?

Хаависте продолжал молчать. Он просто не знал, с чего начать. Ему было до боли жаль этого опустившегося человека, Жаль было его детей, жену. Раздражение, накапливавшееся с утра, начало пропадать. Но тут ему вдруг представилось, что именно Рейн Угасте, растрепанный, безобразно ругающийся, в разорванном пальто — таким его однажды привезли в отдел, — подошел к Никифору Павленкову и ударил его в правую скулу. Хаависте даже привстал, чтобы посмотреть на руки Рейна. Тут ему бросились в глаза разлетевшиеся по полу шнурки.

— Туфли зашнуруйте, — брезгливо сказал он.

Угасте вздрогнул и, кряхтя, наклонился, блеснув красной лысиной.

Через минуту он выпрямился, иронически улыбнулся. Глаза его уже смотрели не тупо, как прежде, а осмысленно:

— Продолжим нашу беседу. В прошлый раз мы остановились на вопросе о солдатской чести. Как выяснилось, ветеранов в нашей стране уважают. Водо- и паропроводчиков тоже. Они имеют, так сказать, все права, кроме одного — пить водку, которой торгует государство. Некоторые пьют, не подозревая, что это нехорошо, чем, безусловно, позорят честь фронтовика. Надеюсь, к этой теме возвращаться не будем?

— Зачем вы паясничаете, Угасте? — сдерживая снова появившееся раздражение, ровным голосом спросил Хаависте.

Угасте ухмыльнулся:

— Паясничаю?.. Дорогой начальник, вы моложе меня всего лет на пять. Но как раз на те пять лет, о которых вы мне напоминаете. Удивительное дело, но о фронте говорят как раз те, кто его и не нюхал. Вы вот так всю жизнь сидите за столиком и мораль читаете или паршивого воришку допрашиваете. Да будет вам известно, что и на фронте пили. Да еще как пили!

— Вы правы, Угасте, на фронте я не был, а вы были. — Хаависте уже вполне овладел собой. Он вел сейчас бой и должен был победить этого опустившегося человека для его же пользы, для пользы его детей, семьи. Воюют не только пулей, снарядом. — Вы, кажется, старшина? Скажите, как бы вы посмотрели на солдата, который разговаривал бы с вами, как вы, старшина, со мной, подполковником?

То ли Хаависте удалось затронуть какую-то струнку в душе Угасте, то ли у того истощился запал, с которым он вошел в кабинет, но голова его снова опустилась. Он не ответил.

— Зачем вы пьете, Угасте? Пьяный вы ж себя не помните. Детей, жену пожалейте. Вон, в Пыльтсамаа пьяный убил человека...

Угасте вздрогнул и поднял голову.

— Убил человека... Вы семью мою не трогайте, начальник. Это мое дело. Все пьют. Это только вы не пьете, а остальные... Пишите штраф...

Он тяжело поднялся и, топая, пошел. В дверях Угасте обернулся и встретился взглядом с Хаависте.

— Так-то оно, товарищ подполковник, — грустно сказал Угасте, уже перешагнув через порог.

Хаависте встал и подошел к окну. За стеклом лениво падали снежинки. По шоссе, что отделяло дом милиции от линии железной дороги, шли, взявшись за руки, парень и девушка. Хаависте подумал: Хилья и Никифор больше так не пройдут. Неожиданно для себя он сказал вслух, будто споря с кем-то:

— Куда ни ткнись, всюду водка. Или у нас профессия такая? С пьяниц начинаем и пьяницами кончаем...

Прошел еще день-другой. Хаависте и Кальм вместе ездили в Пыльтсамаа. По объявлению в газете никто не приходил. Оно, видимо, и в самом деле дало только дополнительную пищу для разговоров. Вызывали пересуды и бесконечные опросы, которые вели Ляттимяги и Риммель. Все, в том числе курсанты из мореходного, кого хоть как-нибудь можно было подозревать, имели бесспорное алиби. Риммель, злой, с воспаленными от недосыпания глазами, перечитывал список людей, с которыми беседовал. Ляттимяги стоял у карты городка, что висела на стене. Возникло предположение, что убийца сразу же мог уехать из Пыльтсамаа. Ляттимяги сказал:

— Почти в каждом доме вокруг побывали, знали бы об этом.

Хаависте все же приказал проверить, кто из пыльтсамаасцев уехал 1 января, у кого были гости, 1 января покинувшие город.

— Почему убили? — задумчиво произнес он, надевая шинель.

Он уезжал, а Кальм оставался, чтобы помочь подчиненным: хотел снова просмотреть все протоколы допросов.

Хаависте приехал в райотдел в тот момент, когда из милицейской автомашины выводили Угасте. Несмотря на мороз, тот был без шапки, в расстегнутом пальто. По подбородку из уголка его большого рта тянулась струйка слюны.

— Давайте его прямо ко мне, — сказал Хаависте и быстро прошел вперед.

Против ожидания, Угасте оказался не так уж сильно пьян. Его забрали потому, что он поскандалил в пивной. Смотреть на него было противно.

— Скоро, наверное, каждый день будем встречаться с вами, Угасте, — Хаависте хотел сказать это насмешливо, а сказал грустно.

Совершенно трезвыми глазами Угасте посмотрел на него и спросил:

— А зачем вам это, собственно, надо?

Хаависте взял стул, поставил его напротив кресла, в которое посадили пьяницу, опёрся руками о спинку и раздельно произнес:

— Потому что не хочу надолго расставаться с вами. Это моя работа, Угасте.

— А я думал, ваша работа — надолго отправить меня отсюда.

— Ошиблись.

— А не все ли равно, — глаза Угасте стали пустыми. — Она уйдет, куда я с детьми денусь и как я без нее останусь?

Столько боли прозвучало в его словах, что Хаависте не нашелся сразу, что ответить. Вот оно что! И как это ему ни разу не пришло в голову поговорить с женой Угасте? Слухи о ней неважные.

В дверь постучали.

— Я занят. И скажите дежурному: ко мне — никого.

Угасте выпрямился в кресле. На лбу у него появились капельки пота и проступила глубокая складка у переносицы. Он явно силился что-то понять. Хаависте спросил:

— Давно так с женой?

— Третий год.

Третий год жена собирается уйти. Хорошая она или плохая, но теперь, когда он дошел до такого состояния, наверняка уйдет. Да, это невесело.