Николай Почивалин - Выстрел на окраине

— Нет-нет, зачем же!

— Вот за это спасибо вам! — с облегчением вздохнула Уразова. — Не хочется лишний раз тревожить.

— Конечно, конечно! — Бухалов отодвинул альбом в сторону, прямо посмотрел на Уразову. — Ну, что же, Дарья Анисимовна. Как вы сами понимаете, сделать мы пока еще ничего не успели. Послали запросы, будем ждать.

— Его, пожалуй, найдете...

Уразова не договорила. Бухалов понял, что́ она имеет в виду, промолчал. Да и что он мог сказать? Легкодумно бросать бодрые, неисполнимые обещания или говорить банальные, ничего не значащие пустые слова было не в манере капитана. Сказать, что и он не верит в счастливый исход, Бухалов не имел права. Тем более, что вопросы, которые он должен был задать сейчас, недвусмысленно допускали возможность самого вероятного исхода этой тяжелой истории.

— Да... — Бухалов побарабанил по столу длинными, обросшими рыжими волосками пальцами, потрогал золоченый срез альбома. — Дарья Анисимовна, вот что я вас попрошу... Вы понимаете, возможно всякое... Припомните, были ли у вашей сестры какие-нибудь особые приметы? Характерные... Это — если вдруг понадобится... для опознания.

Одно дело — самому предполагать все самое худшее в тайной, до последнего живущей надежде на случай; другое — когда такие худшие предположения высказывает человек, с которым связана эта последняя надежда, да еще с добавлением страшных разъяснений!

Уразова побледнела.

— Характерные?.. Да нет, ничего такого не было... Молодая, здоровая... Хотя, вот: пониже правого уха — родинка. С горошину. И у Оли еще на этом месте родинка. — Губы Уразовой покривились. — По приметам, говорят, к счастью...

Бухалов снова заинтересовался альбомом, раздумывая меж тем, стоит ли объяснять взволнованной женщине некоторые преждевременные подробности. Например, то, что ввиду возможной давности совершения преступления, труп (если, конечно, он был) мог давно разложиться и такие приметы, как родинка, практически не имели значения...

Бухалов спросил, во что Катя была одета в день отъезда.

Уразова рассказала.

— Еще один вопрос, Дарья Анисимовна.

— Да, пожалуйста.

— Вы только не удивляйтесь. Нам приходится предусматривать самые возможные варианты... если даже некоторые из них кажутся и нелепыми. Вы не допускаете, что Гречко мог оставить ребенка по сговору с женой?

— С Катей? Да что вы!..

В глазах женщины было написано такое изумление, негодование, что Бухалов внутренне подосадовал на майора Чугаева, педантично настоявшего на разработке и такой версии.

— Почему вы думаете, что нет?

— Да вы что! — снова возмутилась Уразова. — Не может этого быть!

«Правильно — не может!» — подмывало сказать и Бухалова, но вместо этого он рассудительно спросил:

— А пообоснованней?

— Это уж как хотите: обоснованно или необоснованно, а тут и говорить нечего! — В голосе Уразовой звучала обида. — Да разве мать — вы подумайте: мать! — на такое пойдет?! Она и поехала с ним ради дочки, чтобы у нее отец был. Разве сам-то он ей нужен был? Дрянь такая!..

— Вот это уже нечто существенное.

— Еще бы не существенно! Не заявись он тогда — жила бы Катя сейчас с Алексеем. Человек-то ведь какой! И Оля бы давно за отца считала!..

— Чугаев мне рассказывал, — подтвердил Бухалов.

— Я ведь прошлый раз Якову Васильевичу не все сказала. Потом уж вспомнила.

— А что такое?

— Письмо он раз с дороги прислал. Наверно, здесь, в Заломовске, с поезда и бросил.

— Сохранилось?

— Да, стала как-то перебирать все, смотрю — письмо. Сейчас покажу.

Уразова достала с этажерки помятый конверт, подала Бухалову.

Штемпель на конверте действительно был местный, отчетливо можно было прочесть дату: 13 мая 1947 года. На страничке, вырванной из блокнота, карандашом было написано:

«Катя, здравствуй!

Пишу с дороги, сейчас проедем Заломовск, и брошу письмо. Еду с одним капитаном в командировку. Остановиться не могу. Скоро обещают освободить, тогда приеду за вами. Обо мне не беспокойся. Поцелуй за меня Оленьку.

Почерк был торопливый, ломаный — похоже, что человек писал на ходу, наспех.

— Вот какой занятой! — кивнула Уразова. — С поезда до поезда остановиться не мог!

— Вы мне разрешите взять письмо?

— Берите, конечно.

— Ну, что же, Дарья Анисимовна, — поднялся Бухалов. — Спасибо за помощь.

Уразова проворно встала.

— Может, чаю попьете? Вы же есть, наверно, хотите?

— Нет-нет, спасибо, — энергично запротестовал капитан. — Мне еще кое-куда зайти надо. Да, вот еще что, Дарья Анисимович: если понадобится, вы сможете к нам приехать?

— Конечно.

— Ну, и отлично.

Бухалов надел шапку, протянул руку за шинелью и смущенно покраснел: оборванная вешалка была пришита и прочно держала синюю, с красной окантовкой, шинель на крючке.

— Зря от чаю отказываетесь, — улыбалась Уразова.

— Спасибо вам! — вложив в благодарность двойной смысл, кивнул Бухалов.

Хлопнула дверь, в теплую комнату вплыло белое холодное облачко.

Полковник стоял с Бухаловым у окна и, короткими кивками отвечая на приветствия входящих офицеров, укоризненно говорил:

— Вы, Сергей Петрович, могли бы и не приходить. С Лебедем вопрос решен. Я же вам вчера еще сказал.

Бухалов огорченно махнул рукой.

— Как это все не вовремя!

— А разве болезнь когда-нибудь вовремя? — Глаза полковника заголубели и тут же, пригасив улыбку, озабоченно остановились на осунувшемся лице капитана. — Температура как?

— Держится, — коротко вздохнул Бухалов.

— Кто лечит?

— Мартынцева.

— Знаю, хороший врач. Сашку моего лечила. Да, Сергей Петрович, может, что нужно? Машину, еще что... С деньгами как?

— Нет-нет, пока ничего не надо.

— Ох, и церемонный же вы!

Торопливо с коричневой папкой под мышкой вошел майор Чугаев, в кабинете запахло одеколоном.

— Прошу извинить, на три минуты опоздал.

— Все собрались? — Проходя за стол, полковник быстро оглядел собравшихся, качнул коротко остриженной головой. — Давайте, Яков Васильевич.

Чугаев раскрыл папку, крепко потер розовый после недавнего бритья подбородок.

— Суть дела, по-моему, излагать не стоит. Мы с Бухаловым начинали, капитан Лебедь и лейтенант Меженцев подробно проинформированы...

— Да, конечно, — подтвердил полковник.

— Начну тогда с немногого, что удалось выяснить.

Майор скользнул взглядом по лежащей перед ним раскрытой папке и, словно этого для него было достаточно, заговорил деловито и собранно.

— Ответы получены на все запросы. Управление гражданского воздушного флота сообщило, что Гречко в кадрах не числится. Ответ Иркутского аэропорта: техник Гречко самовольно оставил работу в ноябре 1951 года — иными словами, до того, как приехал за женой. Черниговская милиция сообщила, что родители Гречко местонахождения сына Максима Гречко не знают, но дали адрес его старшего брата, проживающего в Ленинграде. По нашему телеграфному запросу ленинградская милиция установила через Архипа Гречко, что его брат Максим живет в Уфе, работает на механическом заводе. Старший Гречко никаких подозрений не вызывает. Член партии, мастер электролампового завода. Последний раз встречался с братом у родителей перед войной. Переписываются редко. В декабре прошлого года Максим Гречко просил брата прислать денег, жаловался, что плохо живет. Брат выслал пятьсот рублей.