Николай Почивалин - Выстрел на окраине

— А в госпитале вы там не лежали?

Длинные костлявые пальцы Гречко, спокойно разминавшие папиросу, только на какую-то долю секунды остановились и снова спокойно продолжали начатую работу.

— Нет, не лежал.

Черноволосый лейтенант башкир смотрел на Гречко не отрываясь, натянутый, как струна; капитан Лебедь, выслушав очередной ответ, непринужденно покачивал головой, произносил коротенькое «угу» и просто, без нажима, словно в обычной беседе, задавал следующий вопрос:

— Уразову Екатерину не знали?

— Понятия не имею.

— А дочери Ольги у вас не было?

— Нет.

— Ну что же, давайте запишем.

Капитан перевернул страницу протокола, посмотрел на свет перо и осторожно снял с кончика какую-то пушинку. Как оперативника, Лебедя отличали удивительная терпеливость, методичность. Сейчас, словно утрируя свои же качества, капитан вслух повторял свои вопросы и ответы Гречко, нарочито медленно, отставляя буковку от буковки, записывал. В уголовном розыске такую манеру допроса называли «убивать терпением». Многие осуждали ее, но во всех случаях, когда оперативники, теряя выдержку, готовы были сдать путаное, затянувшееся дело в архив, на помощь приходило долготерпение Лебедя. Кое-кто из сослуживцев поспешно объяснял методичность капитана его ограниченностью, недалекостью; впечатление такое, должно быть, усиливалось еще и простодушным «боксерским» видом капитана, его пышущим здоровьем лицом, в котором все было добротно и прочно. И только крупный, с горбинкой нос и лукавые искорки, время от времени мелькавшие в светлых, неопределенного цвета глазах, нарушали это цельное, но поверхностное впечатление ограниченной безмятежности. Лучше всех в отделе знал Лебедя капитан Бухалов, и не случайно всегда, когда он почему-либо не мог принять участия в операции сам, старшим по его рекомендации назначался медлительный Лебедь.

Гречко так и не закурил папиросу, оставив ее в неподвижной, словно застывшей руке. Продолговатое лицо его по-прежнему сохраняло непроницаемое выражение безразличия и скуки, и только взбухшая у надбровья синяя жила, выдавая чудовищное напряжение, тяжело и редко пульсировала.

— «Дочери Ольги нет», — записал капитан. — Пожалуйста, подпишите.

Гречко молча погрузился в чтение, Лебедь внимательно посмотрел на лейтенанта, едва приметно наклонил голову. Одернув гимнастерку, тот вышел.

Заполненную крупным разборчивым почерком страничку Гречко читал долго, далеко отставив бумагу, и по его неподвижному взгляду нельзя было понять, действительно ли он читает или, продлевая передышку, собирается с мыслями.

— Что-то непонятно? — спросил Лебедь.

— Понятно.

Гречко, наконец, расписался, вернул протокол, безучастно сложил на животе руки.

— Можно? — заглянула в дверь Уразова.

Не снимая с живота сложенных рук, Гречко медленно, только головой, повернулся на этот взволнованный женский голос и вздрогнул.

Не спуская глаз с черной поникшей спины, Уразова пересекла кабинет, зашла спереди, стараясь заглянуть в лицо Гречко.

— Здравствуй, Максим.

Не поднимая головы, Гречко ответил тусклым, бесцветным голосом:

— Здравствуй, Даша.

Он тут же страдальчески сморщился, потер живот.

— Разрешите выйти. Желудком мучаюсь.

Лебедь сделал знак присевшему в стороне лейтенанту.

Все так же ни на кого не глядя, Гречко поднялся. Уразова, не опомнившаяся еще от первой встречи, проводила его изумленным взглядом, резко повернулась к капитану:

— Не убежит?

— Что вы!.. А ведь узнал — сразу!

— Еще бы!

— Сначала от всего отказался. В Заломовске не был, Екатерину не знал, дочери не было. Ничего не было.

Уразова растерянно опустилась на стул.

— Да как же так?

— Обыкновенно, Дарья Анисимовна, — усмехнулся капитан. — Не прост!

В кабинет поспешно вошел лейтенант Меженцев, на ходу сдернул шапку.

— Обыск безрезультатный, вот протокол. Ни карточек, ни писем, ни вещей. — Лейтенант досадливо махнул рукой. — Ничего! Жену допросил — вот. Расписались в сорок первом году, он тут в госпитале лежал, а она санитаркой работала...

— Как с Катей, — сокрушенно вставила Уразова.

— Да, точно, — подтвердил Меженцев. — Бывал он тут больше наездами, а постоянно второй год живет. Бабина здоровая, визгливая. Сказал ей — жену, мол, с дочкой бросил, — кричит: какая еще жена, я ему жена! Плохая, говорит, баба, если с ребенком мужика удержать не смогла. Грозится, жаловаться собирается!

— Ладно, потом, — остановил Лебедь. — Идут вон, кажется.

Вошел Гречко; сопровождавший его лейтенант-башкир плотно прикрыл дверь.

Гора Меженцев бросил на Гречко взгляд, другой и с откровенным удивлением пожал плечами: стоило такого «красавца» удерживать!

Эта же мысль, очевидно, пришла в голову и Лебедю, сделавшему какое-то неопределенное движение, и Уразовой, в глазах которой отчетливо угадывались и презрение, и такое же, как у лейтенанта Меженцева, удивление. Что могло привлечь в этом неприятном, жалком человеке красивую и чистую Катю?

В самом деле, Максим Гречко выглядел сейчас далеко не привлекательно. Понуро опущенные плечи, обросший редкой седой щетиной подбородок, глубоко запавшие избегающие людей глаза... Казалось, что теперь, после перерыва, все его сопротивление сломлено. Да и какой смысл мог быть в дальнейшем запирательстве?

— Ну, что теперь скажете, Гречко? — возобновил допрос капитан.

— Мне нечего говорить, — нехотя разжал бледные губы Гречко.

— Как же нечего?! — изумленно, с болью вырвалось у Уразовой. — А где Катя?

Гречко покачал головой.

— Не знаю.

— А кто же знает? Ведь ты ее от меня увез. Куда ты ее дел?

— Никуда я ее не девал.

— Да что же это такое?! — Взывая к помощи, Уразова обескураженно оглядела посуровевшего Лебедя, бледного от ненависти Меженцева, взволнованного, с алыми скулами лейтенанта-башкира. — Скажи, куда дел Катю? Мне от тебя ничего больше не надо! Ради своей дочери скажи!..

В окаменевшем лице Гречко шевельнулся какой-то мускул — только на мгновение, — и снова холодный, неодушевленный слепок с человеческого лица, не мигая, смотрел в угол комнаты.

— Дочь твоя каждый день меня спрашивает: где мать? Где ее могила? — Бледная, с резко обозначившимися скулами Уразова наступала на Гречко, голос ее звенел. — Ведь я знаю, что Кати нет живой! Куда ты ее дел?..

Конечно, такие прямые обращения к допрашиваемому, в обход ведущего допрос, являлись нарушением процессуальных норм и, в частности, очной ставки, но какой следователь, если он — человек прежде всего, подумает об этом? Не думал об этом и молчавший капитан, тем более что, движимая лучшими человеческими чувствами, Уразова задавала Гречко те же вопросы, которые, не присутствуй она здесь, задавал бы сейчас он, капитан милиции Лебедь.