Джесси Келлерман - Философ

Когда я зашел в продуктовый на углу, в небе уже собирались тучи. Последний отделявший меня от дома сорок девять квартал я пробежал под ливнем и, влетев в холл, замер, орошая пол и ожидая появления ее призрака.

Тишина.

На кухне я включил радио и, так и не переодевшись в сухое, приступил к изготовлению «Захера». Меня трясло от холода, зубы лязгали, отбивая бешеный, неровный ритм. Работал я лихорадочно, бездумно, разводя жуткую грязь, осыпая себя какао, сахаром, мукой, молотя сбивалкой по краям чаши, со стуком опуская на стол банку абрикосового джема, хлопая дверцами шкафчиков, ящиками стола, дверью холодильника. Что угодно, только не тишина. Однако этого шума оказалось не достаточно, и я отыскал станцию, которая передает оглушительный рок, и вопил под нее песню за песней, даром что ни одного их слова не знал. Однако тишина не сдавалась, она просачивалась в пустоты между нотами, растекалась, точно грязная, прорвавшая запруду вода, по полу, поднимаясь до моих лодыжек, до колен, и очень скоро дошла мне до поясницы, потом до груди, я тонул в тишине и потому вывернул ручку громкости до предела, и меня захлестнул ревущий прилив пустоты. Я открутил на полную краны раковины. Открыл духовку и резко сунул в нее торт – так что масло переплеснулось через края формы и зашипело на раскаленных стенках. Потом взял кухонное полотенце, протер мокрые от дождя волосы, до красноты растер щеки и заткнул им же уши, пытаясь наполнить тишину безмолвием и шумом, вдыхая горько-сладкий аромат жженого шоколада.

Компания с ограниченной ответственностью «Палатин и Палатин» занимала последний этаж высотного дома на Бэттеримарч-стрит. Меня, явившегося раньше времени, провели в кабинет, в котором господствовал огромный, обитый кожей письменный стол. За столом возвышалось гигантское кожаное кресло, а за креслом открывался в венецианском окне величавый вид на Бостонскую гавань, дающую приют всему – от пластиковых бутылок до трупов и того, что еще уцелело от прославленного двухсотлетней давности чая [22] 16 декабря 1773 года бригада квалифицированных портовых грузчиков опустошила трюмы трех кораблей Ост-Индийской компании и выбросила в Бостонский залив около 45 тонн чая; событие это, получившее название «Бостонское чаепитие», стало финалом конфликта между Ост-Индийской компанией и местными торговцами чаем из-за того, что первая получила огромные налоговые льготы и продавала чай едва ли не вдвое дешевле. . Если бы по этой воде надумал вдруг прогуляться Иисус, никто бы и глазом не моргнул.

Все, что различалось на стенах и в выставочных шкафчиках кабинета, говорило о богатстве и вкусе, и я уже начал сожалеть о том, что одет так паршиво, чувствовать, что здорово прокололся, когда в кабинет вошел его облаченный в костюм от хорошего портного хозяин. Дородный, очень сутулый, с хриплым, как у подвесного мотора, дыханием, он, прихрамывая, приблизился к креслу, сел, провел покрытой печеночными звездочками рукой по редким, коротко подстриженным волосам и окинул меня откровенно оценивающим взглядом.

– Знаменитый Джозеф Гейст, – сказал он.

Я попытался улыбнуться:

– Знаменитый чем?

Он не ответил. Снял со стопки папок верхнюю, открыл ее, вынул несколько скрепленных степлером документов, надел очки и принялся молча изучать текст, так что очень скоро я ощутил себя представшим перед судом.

– Что слышно о ее погребении? – спросил я.

Он взглянул на меня поверх очков.

– Простите, я просто… мне не известно, какой в подобных случаях принят порядок.

Палатин закрыл папку.

– Погребения, в общепринятом смысле, не будет.

– Прошу прощения?

– Она оставила четкие указания: ни службы, ни священника.

– То есть ее кремируют?

– Как только покончат с аутопсией.

– А когда же…

– Не знаю. Работой наша служба судебных медэкспертов завалена под завязку, а о расторопности ее я лучше умолчу. Так что может пройти несколько месяцев.

Я возмущенно спросил:

– И она так и будет просто… лежать там?

– Какое-то время.

– Ладно, понятно… Но когда с ней будут прощаться, я хотел бы присутствовать при этом.

Он поджал губы:

– Я попрошу Нэнси известить вас.

– Спасибо.

Он вернулся было к чтению, но затем сказал:

– Я говорил ей, что это неправильно, что какая-то церемония необходима. Говорил несколько раз. Впрочем, она ни в чем меня не слушалась.

Я молчал.

– Она бывала иногда очень упрямой. – Он поднял на меня взгляд. – Хотя это вы, наверное, и без меня знаете.

Я молчал.

– За тридцать лет я научился не спорить с ней. Победить в таком споре невозможно. Вот, например, когда она поведала мне о вас, я, честно говоря, счел ее идею ужасной. – Он улыбнулся. – У вас ведь даже кредитного рейтинга нет.

Я открыл рот, но снова ничего не сказал.

Он откинулся на спинку кресла.

– Скажите, о чем вы с ней разговаривали во время ваших философских дискуссий?

Я помолчал, потом ответил:

– Главным образом, о свободе воли.

– А точнее?

– О том, существует ли она.

– И к какому пришли выводу?

– Мы вели разговоры иного рода, – сказал я. – И к выводам прийти не пытались.

– Какого же именно?

– Разговоры, в которых выводы рождаются сами собой.

Палатин хмыкнул.

– Ладно, – сказал он, – теперь все это в прошлом.

Я снова промолчал.

Он вздохнул, потер ладонями лицо и сказал:

– Вы извините меня. Вся эта история просто ужасна.

Я кивнул.

– Обычно я обхожусь почтой, однако, с учетом характера ее распоряжений, счел за лучшее лично встретиться с вами.

И он пододвинул ко мне по столу папку:

– Взгляните.

Я открыл ее. Папка содержала завещание Альмы. Я посмотрел на поверенного.

– Читайте, читайте.

Первые части завещания были чисто техническими, отменяющими предыдущее волеизъявление и различные дополнения к нему, определяющими порядок уплаты налогов и так далее. Собственно раздел состояния начался с разного рода пожертвований благотворительным образовательным организациям и среди них Австрийскому культурному центру. Доктору Карджилл предоставлялась возможность выбрать для себя ювелирное украшение из тех, что хранились в туалетном столике спальни. Затем шли пункты, посвященные созданным ранее доверительным фондам, единственным бенефициаром которых был Эрик Алан Бэнкс. В каждом из этих пунктов указывалось одно или несколько условий, выполнив которые он мог получить размещенные в фонде деньги, и каждое из них выглядело более или менее неисполнимым. Возможность вступить во владение одним из таких фондов он обретал, к примеру, лишь получив университетскую степень, – условие, показавшееся мне абсурдным. Другой фонд содержал деньги, предназначенные для оплаты его учебы в университете. Единственным, на мой взгляд, фондом, к деньгам коего он мог, пожалуй, получить доступ, был тот, что содержал средства, которые потребуются для найма защитника – в случае, если Эрика обвинят в преступлении, караемом тюремным заключением на срок от пяти лет. Я почти пожалел его – при чтении завещания возникало чувство, что Альма посмеялась над своим племянником. Однако ко мне все это никакого отношения не имело, как вдруг…