Джесси Келлерман - Философ

РАЗДЕЛ IX

A.Джозефу Гейсту, который был моим лучшим и приятнейшим собеседником, я оставляю мой дом со всем, что в нем находится, и все иное, не упомянутое отдельно в предыдущих пунктах завещания имущество, но лишь в случае, если он исполнит следующие условия:

(1) он завершит свою докторскую диссертацию;

(2) диссертация эта будет представлена на философское отделение Гарвардского университета и будет принята таковым к защите;

(3) он получит от Гарвардского университета степень доктора философии;

(4) все три названных условия будут выполнены в течение двадцати четырех месяцев, считая от дня моей смерти, на каковой период времени ему разрешается жить в доме и пользоваться средствами, указанными в параграфе D раздела IX.

B.По выполнении этих условий все имущество, упомянутое в параграфе А раздела IX, переходит в его руки незамедлительно.

C.В случае, если он не исполнит какое-либо из условий, указанных в параграфе А раздела IX, или не исполнит их в период времени, указанный в пункте (4) параграфа А раздела IX, все имущество, названное в параграфе А раздела IX, должно будет равными долями перейти в распоряжение сторон, указанных в разделе VI, параграфы В-К.

Бюджет, который она мне выделила, составлял двадцать тысяч долларов.

Долгое, ошарашенное молчание.

Наконец я спросил:

– Эрик об этом знает?

– Пока еще нет.

– А когда узнает?

– Я хотел пригласить сегодня и его, – сказал Палатин, – однако он оказался недостижимым.

– Где он сейчас?

– Этого я вам сказать не могу.

– В тюрьме?

Палатин не ответил.

Где-то далеко загудел буксир.

– Не скрою, я старался, как мог, переубедить ее, – сказал Палатин. – Причудливые завещания такого рода ни к чему, кроме раздоров, не приводят.

Я молчал.

– Нэнси снимет со всех документов копии и пошлет их вашему поверенному.

– У меня нет поверенного, – сказал я.

– Придется завести. – Он встал. – Желаю приятного дня.

Наверное, я походил на спешащего по делам чиновника из романа Кафки, старающегося удержать в руках, сидя в раскачивающемся вагоне поезда, огромную кипу бумаг. Помимо завещания я получил уйму других документов: фидуциарный договор и предварительное поручительство поверенного, армейский аффидевит и, самое главное, перечни размещенных в двух десятках различных банков Соединенных Штатов, Австрии и Швейцарии счетов, на внимательное изучение которых ушел бы не один год. Я быстро пролистывал их, складывая цифры, и дыхание мое становилось все более неровным: помимо недвижимости и вещей, способных украсить любую коллекцию, Альма оставила мне два миллиона долларов – в акциях, облигациях и наличных.

Я ошалел до того, что едва не проехал мою станцию, успев выскочить из вагона, только когда зазвучал сигнал отправления. Закрывавшиеся двери защемили мне ногу, я вырвал ее, споткнулся, и документы разлетелись по платформе. Я рухнул на бетон, собирая бумаги, хватая их, совершая броски, чтобы успеть подцепить страницы, которые норовили слететь на рельсы, и сознавая, что люди, идущие по платформе, огибают меня по широкой дуге.

Поднявшись наверх, я зашел в аптеку и купил пластиковые пакеты. Документы весили столько, что ручки пакетов резали ладони, и ко времени, когда я добрался до дома Дрю, кончики моих пальцев онемели и стали лиловыми.

Я позвонил.

– Да?

– Это я.

– Что случилось?

– Мне нужно пожить у тебя.

– С тобой все в порядке?

– Впусти меня, пожалуйста.

Наделенный счастливым даром всеприятия, Дрю не стал задавать мне никаких вопросов, когда я вошел, опустился на его кушетку, поставил пакеты на пол да так и просидел до позднего вечера.

– Я заскочу ненадолго в душ, – в какой-то момент сказал он.

– Альма умерла.

Дрю заморгал.

– О черт.

– Она все оставила мне. – Я поднял на него взгляд. – Оставила мне дом.

– Ты шутишь.

Я покачал головой.

– Ничего себе!..

Я молчал.

– Что случилось? – спросил он.

Я молчал.

– Сам-то ты как?

– Я не могу вернуться туда.

– Почему?

– Потому что не могу.

– Джозеф…

– Не могу.

– Ладно. Ладно. Извини.

Молчание.

Он встал:

– Мне на работу пора.

Я молчал.

– В морозилке полуфабрикаты, захочешь есть – разогрей на сковородке.

Я кивнул.

– Не пропадешь тут без меня?

Я ответил:

– Не знаю.

Он с секунду помедлил, потом тоже кивнул и вышел из комнаты. Я услышал, как зашумел душ, откинул голову на спинку кушетки и закрыл глаза.

Следующие несколько дней я уныло бродил по квартире, прибирался в ней – если существует на свете пустое занятие, так это именно оно и было. Стоило мне протереть все столы и расставить DVD в алфавитном порядке, как Дрю возвращался домой, на все лады расхваливал мои достижения, а затем ликвидировал их, уничтожая за пять минут результаты пятичасовой работы. Интересно, что все вещи возвращались именно туда, где я их обнаруживал, определенная, покрытая чайными пятнами салфетка выкладывалась на совершенно определенный стул, наполовину израсходованный рулон клейкой ленты забивался пинком под стол. По-видимому, даже у Дрю имелась своя система.

Не могу сказать, что он обладал такими уж изощренными навыками утешителя, однако усилия как-то поднять мое настроение предпринимал.

– Тебе когда-нибудь приходило в голову, – спросил он как-то вечером, сидя за компьютером и бегая пальцами по клавиатуре, – что одно из немногих мест на свете, из которых невозможно послать заказ в «Амазон», это нутро самого «Амазона»?

Я промолчал.

– Знаешь, рано или поздно тебе придется признать: это именно то, чего она хотела, тюк в тюк.

Я, лежавший на софе, перевернулся на другой бок.

– Ладно, – сказал он. – Ты просто… перестань наводить здесь порядок, идет?

Я надеялся лишь, что Альму все происходившее здорово веселило. Надеялся, что она находит его безумно смешным. Если она хотела вознаградить меня за мое к ней дружеское отношение, если думала, что сможет подвигнуть меня на возвращение к работе, так ведь для этого наверняка существовали способы и получше. Ныне меня ожидало то, к чему стремится каждый, а нищие интеллектуалы в особенности, – финансовая независимость, – я же испытывал не облегчение и не благодарность, но чувство вины и страх. Двадцать тысяч долларов могут казаться кучей денег, однако до сей поры мне не приходилось платить за еду, за электричество и прочее. Если же мне придется подыскать какую-то работу, она, по сути дела, лишит меня двадцати четырех месяцев предположительной свободы… Кстати, почему двадцать четыре? С точки зрения Альмы, мне требовался всего лишь стартовый рывок. Одного года могло не хватить, получив три, я принялся бы неторопливо и вяло разводить пары… Двадцать четыре месяца означали вот что: к следующему июню мне надлежало закончить черновой вариант, потратить лето на его проработку, а следующий год – на окончательную отделку всего, что потребно для подачи диссертации, защиты, получения степени… От такого количества неустойчивых переменных величин у меня щемило сердце. Адвокат был прав. Никакого добра из этого не проистечет – особенно после того, как Эрик все узнает. Сколько из тех двадцати тысяч мне придется потратить, чтобы почувствовать себя в безопасности? Нужно будет оборудовать дом системой тревожной сигнализации, сменить замки, укрепить окна… А все это стоит денег.