Борис Штейн - Маленький мудрец

– Ну чего ты, ну, Тиинушка!

– Не трогай меня, я живой человек. Во мне все перегорело, не вороши.

– И ты что же, ни разу тут ни с кем?..

– Нет, ни разу, нельзя. Грех это.

– А со мной – не грех?

– А с тобой – не грех.

– Ну так в чем же дело? – хохотнул рыжий.

– А с тобой тоже теперь – грех.

Приехали!

– Не любишь ты нас.

– С чего ты взяла?

– Сколько дней уж здесь отдыхаешь… Живешь своей жизнью. И дочку не хочешь посмотреть.

– Почему не хочу? Привези – посмотрю с удовольствием.

Воцарилось молчание, и я почти физически ощутил, как тяжело ворочается мысль в голове у Тиины, как трудно подбираются для нее слова. Наконец Тиина сказала:

– Когда хотят, по-другому разговаривают.

– Неужели?

– Ужели.

Парню, похоже, наскучили такие тонкие материи, и он спросил, посмеиваясь:

– Послушай, Тиина, может быть, просто на тебя никто не смотрит: ты какая-то блеклая!

Вот скотина!

– Почему не смотрят? – с достоинством ответила невозмутимая эстонская женщина. – Смотрят. Но я не соглашаюсь.

Как-то все нехорошо получилось. Гоняясь за страшной тайной, наткнулся на тайну совсем иного рода, до которой мне не было никакого дела. Словно подсмотрел в замочную скважину. Просто так. Из любопытства. Черт возьми! Дурак!

– Как-то у вас тут сложно все. В Швеции – гораздо проще. И веселее.

– Вот ты и уехал из отцовского дома в свою Швецию, Карл, – констатировала Тиина. Потом сказала: – Ты пойди, погуляй пока. Я здесь закончу.

Блеклая – не блеклая, а нагибаться-разгибаться, орудуя тряпкой, при этом толстокожем Карле не захотела. Тут Карл сообщил:

– Ты не думай, я деньги привез. Здесь хватит надолго. Бери вот.

– Спасибо, – сказала Тиина, и по еле уловимым звукам я понял, что она сделала книксен. Потом раздался такой звук: на стол шлепнулся конверт.

Карл ушел, минут через десять ушла и Тиина, кажется, предварительно опустошив конверт. Я услышал поворот ключа в замке. В голове пронеслось: «Круто ты попал».

Я вылез из-под кровати и осмотрелся. Кейс с монограммой безмятежно стоял на прежнем месте. На столе действительно валялся пустой конверт. Видимо, благоразумная Тина рассовала деньги по карманам. Но дело было не в этом. Дело было в том, что на фирменном конверте нагло торчали те же самые буквы: СВС. Прихватив конверт, я забрался на подоконник и распахнул окно. Убедившись, что никто меня не видит, легко спрыгнул на мягкий газон.

Надо отдать должное Юку: он примчался в пансионат сразу после моего звонка. Карл оказался на месте, и Юку скрылся с ним в его комнате. Мне предложено было подождать. Находясь во дворе, я видел, как Юку запирает изнутри распахнутое мною окно. Сдерживая волнение, я расположился на скамейке с томиком Пушкина в руках. Один том из собрания я всегда вожу с собой. Пушкин успокаивает меня, утешает и помогает сосредоточиться.

Но мне недолго пришлось качаться на волнах онегинской строки. Не прошло и пятнадцати минут, как надо мной навис капитан Юку Тамм. Он кинул на мою раскрытую книгу визитную карточку: «Карл Пихкоя, менеджер. Центральный баскетбольный клуб Стокгольма». Дальше – телефон, факс, мобильный телефон. Центральный баскетбольный клуб. По-английски – Central Basketball Club. Сокращенно – СВС.

Тут уж Юку вволю покрутил, глядя на меня, пальцем у виска.

Сел в машину и уехал.

Мой маленький рост имеет свои преимущества в условиях «сидячего» вагона. Если кресло рядом пустует, я могу спать, как на диване, даже не сворачиваясь калачиком. Но я все равно сворачиваюсь: мне так уютней, мне так спокойней, мне так лучше думается. Так я и лежал, уткнувшись носом в спинку кресла в сидячем поезде Таллинн – Москва, чувствительно сэкономив на билете. Никому из пассажиров, наверное, и в голову не могло прийти, что они наблюдают не просто лилипута, угревшегося в креслах, а новоиспеченного детектива-одиночку, у которого нет ничего: ни знаний, ни полномочий, ни опыта, ни даже нормального человеческого обличия. Есть только одно невероятное желание: найти убийцу парня по имени Денис Васильев. Фамилию убитого я узнал в больничке от Миронова. Юку же не сказал мне ничего. Даже не разрешил, дубина, повидаться с Евгением. Я хотел расспросить подробней о том случае с убийством кавказца, расспросить об уволенном милиционере. Но Юку сказал, что, пока идет следствие, свидания не положены. Он и Еву не пустил к Евгению, не разрешил передачу, не взял письма для узника, согласился только передать привет.

– И скажите, что я его люблю!

Юку нехотя согласился и на это.

Ева пожила еще два дня в пансионате, да и улетела в свой Ереван. Не стала дожидаться, пока справедливость восторжествует и Евгения освободят. Ее провожал Жак, между прочим. До аэропорта Луйгесааре. Но что на острове за расстояния! До аэропорта от центра города минут двадцать идти полноценному человеку. А на такси – вообще всего ничего. Так что он вернулся не слишком поздно. А на другой день уехал я. Меня тоже провожали, вы не думайте. Кто? Тетя Маале, конечно. А еще – рыжий швед, он же – эстонец Карл. Они довезли меня до автостанции и посадили в автобус. А уж на паром вслед за автобусом не поехали. Швед-эстонец все старался меня развеселить, уверяя, что он и есть тот самый Карл, которого русские разбили под Полтавой. Я вежливо смеялся.

Вагон мягко покачивало на первоклассных рессорах.

Народ спал в неудобных позах, согнувшись в три погибели. Только мне одному было удобно на своем импровизированном диванчике, и, может быть, только мне одному решительно не спалось.

Итак, мне предстояло очередное превращение. Надо признаться, что судьба злоупотребляла в отношении меня метаморфозами. Сначала я был обыкновенным мальчиком, таким же, как все дети. Десяти лет от роду я перестал расти и превратился в лилипута. Поняв, что отстаю от одноклассников в физическом развитии, я решил компенсировать физическое развитие умственным. Это было нелегким делом: я сильно уставал от занятий. Помог мне наш участковый врач. Он разработал для меня комплекс физических упражнений, я ими увлекся не меньше, чем учебой. Одним словом, я превратился в первого ученика и в маленького гимнаста, даже выступал на соревнованиях и получил первый юношеский разряд. Потом я превратился в эстрадного артиста, а потом – и в циркового. Это произошло еще до окончания школы, так что выпускной класс я осиливал заочно. Аттестат, однако, получил вполне приличный – без троек. Потом я превратился в сироту. Сначала умерла мама – от туберкулеза. А вскоре утонул на зимней рыбалке отец. Через некоторое время я превратился в мужа. Лика работала эквилибристом на проволоке. Ее рост остановился чуть позже, чем мой, – лет в тринадцать, когда девочка начинает превращаться в женщину, и лифчик был непременной частью ее белья. Я уже работал собственные номера, потом освоил клоунаду. Нам было хорошо друг с другом: нежно и весело. Лика была смешливая, а я умел смешить. А потом я превратился во вдовца. Это превращение надломило меня. Смешить публику я уже не мог. Зарубежные гастроли без Лики не радовали, наоборот, угнетали. И я превратился в составителя и редактора сканвордов. Это превращение дало мне пищу для ума, заработок и хорошего товарища, вернее сказать, верного и единственного друга. Друга, который на моих глазах стремительно влюбился и столь же стремительно попал в беду. И я превратился в сыщика. Не многовато ли для одного лилипута? Однако сколько выпало, столько выпало. Как сказал Александр Фадеев в забытом теперь романе «Разгром», «надо было жить и исполнять свои обязанности». Так что будем жить и исполнять.