Буало-Нарсежак - Из царства мертвых

— Вы можете достать мне такси?

— Гм! Не так это просто, — сказал хозяин. — А далеко вам ехать?

— В сторону Манта.

— Попробую чем-нибудь помочь.

Не переставая улыбаться, он сделал несколько звонков и положил трубку.

— Постав вас отвезет, — сказал он. — Может, дорого возьмет… Сами небось знаете, почем бензин на черном рынке!

Вскоре подъехало такси, старенький дребезжащий «С-4». Перед отъездом Флавьер угостил всех присутствующих. Когда его захватывала какая-нибудь мысль, он уже не думал о расходах. Он терпеливо растолковывал Гюставу:

— Это к северу от Манта, между Сайи и Дрокуром… Совсем крохотная деревушка с высокой колокольней… Я буду показывать дорогу… Обратно поедем по самому короткому пути. Я там долго не пробуду.

Они пустились в путь. Зимняя дорога могла им поведать лишь одну только мрачную повесть сражений, разрушений, перестрелок и бомбардировок Забившись в угол, продрогший Флавьер следил, как за запотевшими стеклами машины мелькали голые поля, напрасно пытаясь припомнить, как выглядели деревья в цвету, поросшие ромашками склоны. На сей раз образ Мадлен удалялся от него, как будто он начинал верить в ее смерть. Ну же, еще одно усилие! Ведь он всегда знал, что его сердце не было задето всерьез. Никогда еще он не читал в своей душе так ясно, как сейчас. Ведь и пить-то он стал, чтобы заставить молчать тот скептический и насмешливый голос, который издевался надо всем и твердил, что он вечно сам себе плетет небылицы и сочиняет элегии, потому что ему нравится чувствовать себя несчастным, одиноким и бессильным. Но все меньше и меньше приходилось ему выпивать, чтобы заглушить этот голос рассудка. Как только его охватывало пьяное оцепенение, как только притуплялся разум, вновь появлялась Мадлен, кроткая и сострадательная. Она говорила с ним о жизни, которая могла бы быть, и Флавьер истекал слезами от счастья. Лишь наутро просыпалось другое его «я» — полное горечи и язвительных упреков.

— Вот и Сайи, — произнес Постав.

Флавьер протер стекло кончиками пальцев.

— Сверните направо, — сказал он. — Это в двух-трех километрах отсюда.

Такси трясло на разбитой дороге. С почерневших от дождя деревьев вода стекала прямо в канавы, полные сухих листьев. Изредка попадались дома, над которыми курился синий дымок.

— Впереди высокая колокольня, — объявил Гюстав.

— Это здесь. Подождите меня перед церковью.

Машина развернулась, как и в тот раз. Флавьер вышел, поднял голову и взглянул на галерею, окружавшую башню в самом верху. Волнения он не испытывал, только почему-то сильно замерз. Он пошел к тем домам, которые видел с колокольни, когда боролся на лестнице с головокружением. Они лепились там, в низине, под голыми каштанами — с десяток серых домишек, вокруг которых бесшумно расхаживали куры. Была там и приземистая лавка с потускневшей надписью на витрине. Флавьер толкнул дверь. Внутри пахло свечами и керосином. На этажерке лежало несколько пожелтевших открыток.

— Что вы хотели? — спросила пожилая женщина, выходя из чулана за лавкой.

— Случаем, у вас не найдется яиц? — спросил Флавьер. — Или немного мяса. Я болен, а в Париже ничего не достать.

Тон был недостаточно продувной, и держался он не так смиренно, как следовало. Он заранее знал, что ничего не получит, и с отсутствующим видом принялся рассматривать открытки.

— Что же, нет так нет, — пробормотал он. — Придется поискать где-нибудь еще. Куплю хотя бы открытку с церковью… Сен-Никола, так ведь? Это название мне о чем-то напоминает… Кажется, в сороковом году, в мае сорокового… в газетах писали о каком-то самоубийстве?

— Да, — сказала она. — С колокольни упала женщина.

— Ну да… Теперь припоминаю. Жена парижского промышленника?

— Да. Госпожа Жевинь. Я даже фамилию помню. Это ведь я нашла тело. С тех пор много воды утекло… Но мне не забыть ту несчастную женщину.

— У вас немного водки не найдется? — спросил Флавьер. — Я что-то никак не согреюсь.

Лавочница подняла на него глаза, видевшие войну с начала до конца и утратившие всякое выражение.

— Может, и найдется, — сказала она.

Пока она ходила за бутылкой и рюмкой, Флавьер сунул открытку в карман и положил на прилавок несколько монет. Виноградная водка оказалась отвратительной на вкус и обжигала горло.

— Что за нелепая мысль, — заметил он, — броситься с колокольни.

Женщина спрятала руки под платком. Возможно, ей эта мысль не казалась такой уж безумной.

— Зато эта дама была уверена, что убьется, — ответила она. — Колокольня больше двадцати метров высотой. И упала бедняжка вниз головой.

«Понимаю», — чуть не сказал Флавьер. У него участилось дыхание, но боли он не испытывал. Он чувствовал только, как Мадлен уходит из его памяти — и из жизни, — на этот раз безвозвратно. Каждое слово старухи падало как горсть земли, брошенная в ее могилу.

— Кроме меня, в деревне никого не осталось, — продолжала она. — Мужчин забрали в армию. А женщины работали в поле. В шесть часов я пошла в церковь помолиться за сына. Он у меня вступил в добровольческий полк. — Лавочница на мгновение умолкла. В черной одежде она выглядела еще более тщедушной, чем на самом деле. — Я вышла через ризницу. В задней части церкви есть дверь. Мне короче возвращаться домой через кладбище. Тут я ее и увидела… Понадобилось много времени, чтобы вызвать жандармов…

Она смотрела на кур, что-то клевавших у крыльца. Видно, вспоминала страх, пережитый в тот вечер, усталых жандармов, которые наконец приехали и расхаживали по кладбищу, освещая землю карманными фонариками, и затем, позже, мужа погибшей, прижимавшего платок ко рту…

— Досталось вам! — сказал Флавьер.

— Да уж. К тому же жандармы торчали здесь целую неделю. Они вбили себе в голову, что ту женщину столкнули с колокольни.

— Столкнули?.. Но почему?..

— Потому что в тот самый день, во второй половине, люди видели неподалеку от Сайи мужчину и женщину в машине, и они направлялись сюда.

Флавьер закурил сигарету. Так вот оно что! Свидетели приняли его за мужа погибшей. И это недоразумение погубило Жевиня.

Теперь уже поздно было спорить, пытаться объяснить этой старой женщине, что тот человек был вовсе не Жевинь, что все это — чудовищная ошибка. Никто больше не интересовался той старой историей. Он допил водку, посмотрел, что бы еще купить, но ничего не нашел, кроме метел, вязанок хвороста и мотков шпагата.

— Спасибо за выпивку, — пробормотал он.

— Не за что, — сказала старуха.

Флавьер вышел из лавки, бросил сигарету, откашлялся. Вернувшись к церкви, остановился в нерешительности. Должен ли он в последний раз приблизиться к алтарю, преклонить колени на той же скамеечке, что и она, когда молилась в тот день? Ведь ее молитва не была услышана, и сама Мадлен бесследно исчезла! Флавьер вспомнил догмат христианской веры о воскрешении телесной оболочки. Каким образом в день Страшного суда возродится тело Мадлен, раз оно распалось на атомы, на мельчайшие частицы?