Буало-Нарсежак - С сердцем не в ладу

Лепра силился прочесть меню, но буквы прыгали у него перед глазами и слова казались бессмысленными: говяжье филе… рагу… сердце шароле… [1] Шароле (по названию района Charolais во Франции) — порода крупного рогатого скота мясной породы, выведенная во Франции. (Прим. ред.)

— Цыпленка, — сказал он машинально.

Ева забрала у него меню.

— Что с тобой?

— Ничего… ничего, просто немного устал.

Она посмотрела на него, ее глаза еще никогда не светились такой любовью.

— Ты странный мальчик, — продолжала она своим надтреснутым, хрипловатым голосом, который так хорошо умел воспевать поражения и разлуку. — Вечно ты что-то скрываешь… Вечно секреты какие-то… Хоть бы раз выговорился, облегчил душу.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Ты уверен, что тебе нечего сказать?

Он схватил графин с водой, наполнил стакан и выпил, не утолив жажды. Потом жестко посмотрел на Еву, словно прицеливаясь.

— Ты права, — прошептал он. — Я должен кое-что тебе сказать.

Ему показалось, что лицо Евы как-то сжалось, застыло, превратилось в маску.

— Только что пришла последняя пластинка, — закончил он.

Метрдотель услужливо наклонился над столиком.

— Вы выбрали?

Ева сделала ему знак отойти.

— Бедный мой мальчик! — сказала она.

Пластинка остановилась. Ева молчала, положив голову на руки. Лепра метался по комнате от рояля к двери и обратно. «Я уже хожу, как по камере, — подумал он. — Еще немного, и начну думать как заключенный». Он в изнеможении остановился позади Евы и оперся на спинку ее кресла.

— Ну… что ты об этом думаешь?

— Любопытный он все-таки человек, — сказала она.

— Сумасшедший! — закричал Лепра. — Псих! Надо совсем спятить, чтобы так изощряться! Ева…

Она запрокинула голову и взглянула на него.

— Ева… ты считаешь… что его план сработает до конца?

— Мелио умер, — сказала она, — а пластинка пришла. Почему бы и письму не дойти до прокурора?

Ее тонкие губы, двигавшиеся над глазами на запрокинутом назад лице, — все это вдруг стало чудовищно чужим и нереальным.

— Я тоже выбит из колеи… Но ты, кажется, уже смирилась с этим. Я тебя не понимаю.

— А что я должна делать, по-твоему? Биться головой о стену? Кататься по земле? Он выиграл. Пусть так. Мы тут уже ничего не можем поделать.

— Он выиграл! — усмехнулся Лепра. — Он! Он! Что значит он? Он ведь умер, а? Ты говоришь о нем, словно он жив и здоров.

Ева пожала плечами, показала на проигрыватель.

— Он здесь. Ты слышал его, так же как и я.

— Так ты сдаешься?

— Я жду, — сказала Ева. — Это твои слова… Надо ждать.

— Ну а я ждать не намерен. Сложу чемодан и завтра буду в надежном месте.

— А я? — спросила Ева.

— Поедешь со мной.

— Он сказал бы точно так же… — заметила Ева с горечью. — Так все и началось… Ладно, я поеду с тобой. А что потом?

— Прошу тебя, — простонал Лепра. — Что бы я ни говорил, ты сердишься.

— Я вовсе не сержусь. Я просто спрашиваю: что потом? Ну, поедем мы в Швейцарию или Германию — и что будет там? Сменим имя. Допустим. Допустим даже, что нас не узнают. И что? Ты считаешь, что сможешь давать концерты? Ты будешь обычным безработным. А мне придется вести хозяйство… Нет уж, уезжай один, если хочешь.

Они смотрели друг на друга. О Фожере уже никто не думал. Внезапно они увидели друг друга в истинном свете.

— Ты предпочитаешь, чтобы нас арестовали? — прошептал Лепра. — Ты знаешь, что меня ждет?

— Нас, — поправила Ева. — В любом случае я заплачу дороже, чем ты. Твое имя упоминается в письме почти вскользь.

Лепра бессильно опустился в кресло.

— Лучше уж сразу покончить с собой, — сказал он.

— Ты способен на это?

Лепра ударил кулаком по подлокотнику.

— Послушай. С меня хватит. Ей-богу, тебе приятно меня доводить. Что ты предлагаешь?

— Ничего. Мы пропали — это ясно.

Лепра обхватил руками колени и опустил голову, чтобы не видеть ее, чтобы вообще ничего не видеть.

— Если бы только узнать, откуда приходят пластинки, — сказал он глухим голосом.

— Если б узнать, кто убил Мелио!

Они замолчали, и стало слышно, как поднимается лифт. Когда Лепра поднял голову, Ева сидела, закрыв глаза, с неподвижным лицом, и по щекам у нее текли слезы.

— Ева!

Одним движением он опустился на колени и обнял ее за талию.

— Ева, милая… Ты плачешь из-за меня… прошу тебя, дорогая моя… Ты такая сильная, мужественная, непобедимая… может, еще не все потеряно.

Она откинулась на спинку кресла, мотая головой из стороны в сторону, словно боль, терзавшая ее, стала невыносимой.

— Пластинка — еще не доказательство, — упорствовал Лепра.

— Жан, у тебя есть право на слабость, но не на глупость, — сказала она. — Когда письмо попадет к Борелю, он устроит мне очную ставку с шофером такси и получит необходимые доказательства.

На это нечего было возразить. Ловушка захлопнулась. Она прижала к себе голову Лепра и крепко обняла его.

— Теперь я хочу, чтобы ты стал мужчиной… чтобы весь этот ужас хоть чему-то послужил…

Она ждала. Лепра молчал, растворясь в тепле ее тела.

— Ты слышишь? — повторила она.

Он медленно отстранился и встал.

— Уложить всю жизнь в одну неделю будет трудновато. Ведь именно этого ты хочешь?

— Все зависит от тебя.

— Ты согласишься стать моей женой на неделю?

Она через силу улыбнулась.

— Если это единственный выход…

— Ты видишь другой?

— Тут не я решаю.

— По-твоему, ответственность за все несу я один?

— Не увиливай…

Лепра задумчиво обошел комнату. Подойдя к Еве, он поцеловал ее.

— Что ж, попробуем! — решился он.

Первый день уже начался. Лепра повел Еву в «Каскад». Заказал изысканный ужин, который привел его в жизнерадостное настроение, однако он отметил про себя, насколько трудно радоваться, если нельзя говорить о будущем. Уже многие месяцы, а может быть, и годы его естественное жизнелюбие питалось проектами, планами, но сейчас их не стало. Он пил, пока Ева не отодвинула от него бутылку.

— Веди себя достойно, — сказала она.

Он подавил в себе возникшую на мгновение неприязнь.

— Извини. Я еще не привык жить одним днем.

— Я знаю. Для этого надо быть очень несчастным.

Листья на деревьях уже покраснели. Двое, потерявшие свое будущее, брели куда глаза глядят, и Лепра, чтобы не молчать, рассказывал истории из детства. Воспоминания, которые он так долго хранил в себе, буквально переполняли его. Консерватория, упорная работа, виртуозы, властители дум, возникающие вдалеке на сцене в нереальном свете рампы, словно в ином пространстве. И навязчивая идея стать одним из них.

— Я всегда откладывал настоящую жизнь на потом, — признался он.

— Ты никогда так со мной не говорил, — сказала Ева. — Продолжай, милый.