Буало-Нарсежак - С сердцем не в ладу

Когда занавес опустился, Ева поцеловала Лепра.

— Спасибо, Жан. Ты был сногсшибателен.

— Как всегда.

— Что с тобой? Ты недоволен? По-моему, публика в Ла-Боль отменная.

Она уже не принадлежала ему, отдавшись полностью своему триумфу, и Лепра ощутил боль и горечь: он ревновал ее к этому счастью, которое исходило не от него. Эта мука никогда не кончится. В отелях, поездах — везде и повсюду она сможет повстречать мужчин и женщин, которые напомнят ей эти драгоценные минуты прошлого. И она будет смеяться вместе с ними. А он — стоять рядом, как иностранец, которому забыли перевести, о чем идет речь.

— Пригласи меня поужинать, — предложила Ева. — Куда хочешь. Лучше бы в бистро. И не строй из себя оскорбленную невинность.

Он повел Еву в тихий ресторанчик неподалеку от казино и тут же пожалел об этом: в саду сидел Фожер в компании Брунштейна и его жены.

— Пошли отсюда, — прошипел Лепра.

— Ну уж нет, — сказала Ева и подошла к их столику.

Фожер обернулся.

— А, вот и вы! Ну как?

Лицо Фожера налилось кровью, он с шумом втягивал воздух. Он раздражал Лепра своей грузностью, потливостью, вызывающим жизнелюбием и проницательным взглядом то ли полицейского, то ли судьи. Он был так уверен в своей власти, что вел себя уж совсем беспардонно. Со всеми был на «ты», женщин называл «малышками», хохотал по всякому поводу и икал: «Умо-о-ра!» Но никуда не денешься — именно он написал «Наш дом», «Мой островок», «Ты без меня» и еще сотни две шлягеров, которые обошли весь мир. Он и слова для этих песен находил сам — точные, простые. Фожер был жаден до денег, жесток, деспотичен, вспыльчив, кичился своим невежеством, но он же написал «Вот и ноябрь»… Он завораживал Лепра.

— Пять виски!

Он пил виски — следовательно, все вокруг тоже обязаны были пить виски.

— Вы не правы, Фожер, — сказал Брунштейн. — Отсюда до Парижа пятьсот километров. Сидеть за рулем всю ночь…

— Подумаешь, мне не привыкать, — сказал Фожер.

— Я не знала, что вы уезжаете, — бросила Ева.

— Вы много чего не знаете, дорогая. Серж устраивает маленький праздник в честь миллионного диска. Она сказала «да». Так что…

— Вы очень устанете, — произнесла Флоранс Брунштейн.

— Ну, если он и устанет, то не от вождения, — рассеянно заметила Ева.

— Говорят, вы сами собрались записать долгоиграющую пластинку, — поспешно вставил Брунштейн. — Это правда?

— Точно, — сказал Фожер. — Первую часть моих «Мемуаров». Я люблю разговаривать с людьми, доверяться толпе. Это, может, и смешно, но трудно быть смешным, не становясь при этом отвратительным, вы меня понимаете? Трудно быть смешным и милым.

Ева прыснула, и Фожер залпом выпил виски.

— Я вернусь в понедельник, — объявил он. — Возражений нет?

Он смотрел на Еву своими большими голубыми глазами, в которых зрачки казались лишь микроскопическими блестящими точками.

— Если кто и умрет от тоски, то, во всяком случае, не я.

Брунштейн хлопнул в ладоши, подзывая официанта. Разгневанная Флоранс поднялась из-за стола. Вечер был испорчен. Ева будет пережевывать свои обиды до утра. «Надо с этим кончать, — подумал Лепра. — Не важно как, но покончить». Фожер встал и оперся на спинку стула.

— Не гоните, — сказал Брунштейн. — И оденьтесь потеплей, не так уж и жарко.

Фожер подошел к стойке бара и заказал коньяк.

— Не понимаю, что с ним, — пробормотал Брунштейн. — Он совершенно пьян, уверяю вас.

Фожер сначала пожал руку бармену, потом официанту, раскурил сигару.

— Я иду домой, — сказала Ева.

— Подождите, — начал умолять Брунштейн, — я вас довезу, дайте только ему уехать.

Наконец Фожер вышел. Его голубой «меркури» стоял напротив бара. Он неуверенными шагами перешел улицу. «Вот бы расквасил себе рожу!» — подумал Лепра. Фожер сел за руль и опустил стекло.

— До понедельника, — бросил он.

Автомобиль тронулся, сверкающий и одновременно уютный, как будуар. Они так и остались стоять вчетвером на дороге, провожая взглядом огни машины, растворяющиеся в ночном мраке. Когда стали прощаться, голоса их звучали натянуто.

— Я отвезу вас домой, — настаивал Брунштейн. — Не спорьте, вы устали.

Он подвел к бару свой «пежо». Ева обернулась к Лепра.

— До скорого, — прошептала она. — Я тебя жду.

Лепра остался один и почувствовал облегчение. С тех пор как он полюбил Еву, он жил нормально только ночью. Только тогда он мог остаться наедине со своими мыслями, перелистать свою жизнь, как листаешь журнал или досье. Вечерами он часто гулял по пляжу, вдоль самой кромки воды. Страсть покидала его. Он уже не был одержимым любовником. Как только он переставал любить Еву, молодость вновь просыпалась в нем. К чему эти мучения, если на свете столько женщин, столько возможностей! Ева!.. Стоит только захотеть… Еще усилие — и он свободен. Любовь — это всего лишь обоюдное согласие на близость. Забавы ради, на какое-то мгновение он отказывался от любви. Он видел Еву глазами окружающих: взбалмошная эгоистка, в которой было что-то отчаянное. Размышляя о ней, он старался сейчас держаться от нее на расстоянии, стремясь сохранить эту отстраненность. Он глубоко дышал, с радостью познавая всю меру своего одиночества. Как приятно судить того, кого любишь! Убеждаться в своей неординарности. В эти минуты музыка подпускала его к себе. Его кружил вихрь каких-то летучих мелодий, он чувствовал, что еще немного — и он создаст настоящий шлягер, простую наивную песенку. Он садился на еще влажный песок; невидимая мошкара скакала по его рукам. Волны казались белой линией, и она то ломалась, то вновь выпрямлялась, следуя своему ритму, который перерастал в музыкальные такты, фразы, слова любви, — и Ева уже снова была в нем. Он рывком вскакивал на ноги, ему хотелось бежать, он дрожал, как наркоман, пропустивший час укола. И тихонько окликал ее: «Ева, прости меня…»

Он стремительно шел по улице, по обеим сторонам которой тянулись сады. Вилла Фожера одиноко возвышалась среди песчаной равнины длинным скатом крыши и деревянным балконом, напоминая баскскую ферму. Лепра издалека заметил машину Брунштейна. Он спрятался за соснами. Ева была способна проболтать и час. Она ненавидела Флоранс, издевалась над ее мужем, но иногда целыми вечерами готова была разговаривать с кем угодно, лишь бы чувствовать, что кто-то есть рядом. На крыльце зажегся свет, и на фоне дома возникли три силуэта. Лепра чуть было не повернул обратно из чувства собственного достоинства. Пусть подождет. Но уже понимал, что не прав. «Как я сейчас буду ее любить!» — подумал он.

Тени у дома разделились. Стукнула дверца машины. Погас свет. Один за другим зажглись окна первого этажа. Ева пошла на кухню, выпила стакан воды. Лепра угадывал все ее жесты, шел за ней следом по опустевшему дому. Она была там, но он чувствовал ее в себе, он думал ее мыслями, он обладал ею по-настоящему только так, на расстоянии, когда она превращалась лишь в покорный образ. Машина Брунштейна исчезла. Он на цыпочках подошел к дому. Сквозь иглы сосен сверкали звезды, словно рождественские игрушки. Внезапно он почувствовал себя добрым, великодушным, нежным, готовым на все ради Евы. В два прыжка он поднялся на крыльцо и тихонько приоткрыл дверь.