Анатолий Степанов - Привал странников

— Москва знает своих героев, — отметил, забавляясь, Алик.

— Надоели они мне все, — вяло сказал Александр.

— Саня, я тут сорок пятый вспомнил, — ни с того, ни с сего вдруг переключился Алик. — Какой ты с войны пришел. Какой замечательный ты был, озорной, легкомысленный! Я тогда ужасно серьезный был, глобальными категориями мыслил, вопросы мироздания решал ежечасно. А ты ерничал, шутковал, радовался как дитя, по лезвию ножа разгуливая. Допил? Пошли.

Направились к Чистым прудам.

— А теперь наоборот, — через молчаливых пять минут констатировал Александр.

— Почему? — грустно спросил Алик.

— Черт его знает, но мне все кажется, что временно. Что-то непременно надо доделать, и все вернется: и молодость моя, и радость, и легкость.

— Тоже мне старик?

— Иногда себя чувствую стариком. Честно, Алик.

Дошли до Покровских ворот. Испортилось настроение.

— Как живешь? — спросил Александр.

— Живу — хлеб жую, — нелюбезно ответил Алик.

— Варя как? Нюшка как?

— Тоже хлеб жуют.

— Что это ты? — удивился Александр.

— Устал, извини.

— Тогда что же я тебя мучаю? Домой езжай.

— Это я тебя, Саня, мучаю. Тебе тоже отдохнуть не мешало бы.

Александр рассмеялся, потому что сегодня ему не хотелось тащиться до Москвы-реки. Рассмеялся и предложил:

— Пойдем, я тебя на троллейбус провожу.

Алик поехал домой, так и не сказав Александру того, ради чего он с ним встретился сегодня: его, Александра Ивановича Спиридонова, утром повесткой вызвали к следователю и сообщили о возбуждении против него уголовного дела о превышении им мер самообороны.

Владлен Греков не стучал вольнолюбиво и победительно каблучками по коридорам. Он сидел в той самой приемной и послушно ждал, понимал, что сегодня он не по звонку. Сегодня рядовой функционер мечтал хоть на минутку прорваться к высокому начальству. Прорваться по счастливому случаю. Секретарша неодобрительно поглядывала на него. Он изредка вставал, здороваясь: мимо, к высокому начальству направляясь, пробегало просто начальство. Наконец вышел из кабинета последний, и утихло все. Секретарша холодно сообщила:

— Через пять минут Николай Александрович отбывает в ЦК.

Отбывает. Через площадь — и всего делов-то.

Отбывающий выглянул в приемную и любезно попросил:

— Люба, чайку. — И увидел Владлена. Недолго моргал, вспоминая. Поинтересовался: — Тебе чего?

— Пять минут для срочного разговора, Николай Александрович.

Пять свободных минут он выкроил для паренька: пока чай готовится, пока чай пьется… Да и настроение хорошее, демократичное. И поэтому предложил:

— Заходи.

Николай Александрович быстро прошел к столу, незаметно перелистал типографским способом изготовленный список для своих сотрудников и, усевшись, сообщил Грекову:

— Слушаю тебя, Владлен. Только покороче. Времени у нас мало.

— Постараюсь. Совершенно случайно от одного общего знакомого я сегодня утром узнал, что против моего школьного друга, молодого, подающего надежды журналиста Александра Спиридонова возбуждено дело. Он один — я подчеркиваю: один! — пресек трамвайный грабеж и обезвредил трех бандитов, вооруженных пистолетом и ножами. Более того, бандит с пистолетом оказался опасным убийцей, которого до этого тщетно разыскивала московская милиция.

— Как это — "обезвредил"? — недоуменно спросил Николай Александрович.

— Нокаутировал, Николай Александрович. Алик — хороший боксер, и именно это теперь ставится ему в вину.

Вошла секретарша, поставила перед Николаем Александровичем стакан темно-коричневого чая:

— Вам пора, Николай Александрович.

Тот отхлебнул из стакана в юбилейном подстаканнике, спросил:

— А ему чайку?

— Сейчас будет, Николай Александрович, — заверила секретарша и вышла. Николай Александрович смотрел на Грекова и соображал. Сообразив, сказал:

— Ты чего стоишь? Садись, в ногах правды нет.

Греков, зная место, сел на один из стульев, что стояли в ряду у стены, и завершил речь:

— Человек, смело вставший на защиту людей, которые подвергаются насилию со стороны уголовного элемента, комсомолец, для которого наши идеалы — превыше всего, оказывается, преступник?

— Ты не очень приукрасил действия своего приятеля? — спросил Николай Александрович.

— Я беседовал по телефону с начальником отделения милиции, которое ведет дело Спиридонова. И он мне зачитал по телефону все материалы, относящиеся к схватке в трамвае. Я излагаю все по этим материалам, тем более, что со Спиридоновым я еще не разговаривал. Да дело сейчас и не в Спиридонове. Главное, что смелый поступок настоящего комсомольца милицейские чинуши пытаются подать как хулиганство.

— И это не главное, Владлен. — Николай Александрович большим глотком ополовинил стакан, вышел из-за стола: — Главное то, что ко времени.

Вошла секретарша, и Греков взял из ее рук стакан в эмпээсовском подстаканнике.

— Николай Александрович, опоздаете, — зловеще предрекла секретарша и вышла.

— Вот что, Владлен, — Николай Александрович, прогуливаясь по ковровой дорожке, посмотрел на часы. — Я сейчас в ЦК, думаю, на час, не более. А ты у меня посиди, чай попей. Когда напьешься, от моего имени срочно вызови редактора газеты. Срочно! Чтоб к моему возвращению был.

— Будет исполнено, — стоя ответил Греков. Стакан он держал как ружье на караул.

Уже в дверях Николай Александрович обернулся:

— Хорошо начинаешь, хорошо! Комсомольский задор, гражданский пафос и человеческая страстность — не последнее в нашей работе. Отмечу тебя, обязательно отмечу, не беспокойся.

И ушел. Греков сел на стул допивать чай. Приказали.

Сергей Ларионов по списку, составленному по рекомендации Вадика Клока, и по собственным соображениям ума шерстил соответствующих марух. Работенка эта была нервная.

Роман Казарян с пареньком отрабатывал Рижскую дорогу. Сколько их, станций от Москвы до Волоколамска! И, на всякий случай, — до Шаховской. На каждой сойди, на каждой в пивную зайди, на каждой с людьми поговори, человечка подбери, фотографию Столба покажи как бы ненароком — кореша, мол, ищу. Маета, как говорит любимый начальник Александр Смирнов.

А любимый начальник с удовольствием рассматривал карту-схему, которую он составил по двум убийствам, когда зазвонил телефон.

— Он умрет, Саня, — сообщил далекий голос Алика.

Пятерка дударей задула в медные. Шестой ударил колотушкой по старческой коже огромного барабана. Начался траурный, шопеновский марш. У подъезда выноса тела ждала оживленная кучка старух. Немолодые приятели вынесли крышку гроба, а гроб несли молодые.

— Еврей? — заглянувши в гроб, вопросительно поделилась с товаркой своими соображениями одна из старушек. Товарка тоже глянула и не согласилась: