Аркадий Гендер - Проксима лжи

Дерябин заискивающе улыбался Федору, доверительно брал его за локоть, прижимал руку к сердцу. Это был уже не злой, алчный Лепрекон, а всего лишь несчастный пожилой человек, такая же, как Федор, жертва неумолимых обстоятельств. Он кружил вокруг Федора и — говорил, говорил, говорил, опутывая его, как паук жертву, мягким коконом сочувствия к себе. Федор и не заметил, как почти от самой двери Дерябин снова увлек его в свой угол кабинета и усадил на стул. Безусловно, этому человеку было даровано недюжинное умение убеждать, а, может быть, и внушать. Федор чувствовал, как тает его уверенность в своей правоте и, напротив, он начинал склоняться к позиции Дерябина. Ведь если отдать деньги похитителю, то это, принеся огромные проблемы Дерябину, совершенно не обязательно будет означать решение всех вопросов для самого Федора. А если похититель не освободит Ирину, а на встрече просто убьет Федора? Но даже если все обойдется, как Федор мыслит себе свою дальнейшую жизнь? Нет, он, конечно же, не угрожает Федору, он понимает его ситуацию и сочувствует ему. Но вот его компаньоны вряд ли оценят благородство Федора в отношению собственной жены. Ведь это будет, некоторым образом, благородство за их счет, не так ли? Как Федор думает отдавать полмиллиона долларов, ведь, разумеется, ни о каком сотрудничестве в этом случае уже не будет и речи?

М-да, доводы Дерябина звучат убедительно. Еще минута, и Федор согласится с ними. Конечно же, он хотел бы отдать деньги, на которые — он прекрасно понимает это! — у него нет никаких прав. Федор также понимает, что решая свою проблему, он создает проблему Дерябину, а сам кидается из огня, да в полымя. А ведь его ли, Федора, это проблема? Если называть вещи своими именами, это проблема, в первую очередь, Ирины. Ведь не в результате ли собственных своих действий она попала в лапы похитителя, аки кур в ощип? А уж о моральной стороне этих, хм, действий и говорить не приходится. А у Дерябина крутейшие завязки в МВД, и этого киллера-похитителя найдут скоро, очень скоро. Да и не маньяк-садист он, надо полагать, чтобы только тем и заниматься, что Ирину мучить и пытать, — делать ему больше нечего! И вообще, похоже, в своем похитительском бизнесе он, скорее всего, новичок. Профессионал бы сказал — мол, никаких разговоров, деньги на бочку, а не согласен — тогда с какой части тела предпочитаете, чтоб я вам жену начал высылать? А этот — поговорить дал, хоть и после криков Ирининых, долженствовавших показать, какой он крутой и безжалостный. Да только Ирина всегда боли боялась очень, — из пальца кровь сдавала, так в обморок падала. Вряд ли она вообще смогла бы разговаривать, если бы он причинил ей на самом деле сильную боль. Скорее, напугал просто очень.

— Так мы договорились? — вкрадчиво спросил Дерябин, заглядывая Федору в глаза.

Федор собрал все свои силы, улыбнулся в ответ и — отрицательно покачал головой. Чертовски жаль, конечно, терять «два миллиона до конца года», при этом делая своими врагами таких людей. Да и насчет Ириной супружеской «верности», директор, судя по всему, был совсем не так уж неправ. Но на то, чтобы в такой ситуации подвергнуть мать его дочери хотя бы минимальной дополнительной опасности, он не пойдет.

— Мне очень жаль, Евгений Эдуардович, — тихо сказал Федор, вставая со стула. — Но поступить по-другому я не могу.

Дерябин, который так и остался стоять, склонившись над пустым уже стулом, казалось, превратился в каменное изваяние.

— Что ж, каждый поступает так, как не поступать не может, — глухо произнес он, наконец, разгибаясь и направляясь к своему столу. — Мне тоже очень жаль, Федор Андреевич, но я тоже не могу. Не могу выпустить вас из этого кабинета.

Рука Дерябина скользнула под столешницу, бесшумно открылась уже знакомая Федору потайная дверь, и на ее пороге выросла фигура человека, затянутого во все черное. Федор вздрогнул от неожиданности, напряг глаза, пытаясь рассмотреть незнакомца, но его лицо скрывала тень. И в эту же секунду Федору расхотелось рассматривать лицо человека, потому что он заметил нечто просто притягивающее к себе взгляд. Почти неразличимый на фоне черной одежды незнакомца, в его руке тускло блестел вороненой сталью пистолет с толстым глушителем, направленным прямо в грудь Федора. По спине поползли мурашки, сразу вспотели ладони и пересохло во рту. Никогда раньше Федору не угрожали огнестрельным оружием; он представлял, конечно, что это, должно быть, не очень приятно, но не думал, что настолько.

— Федор Андреич, разрешите представить вам Шервана, — нарушил вязкую тишину насмешливый голос Дерябина. — Поскольку он княжеского рода, ему нравится, когда его зовут Шер-Ханом. Но, кажется, вы уже немного знакомы?

Человек с пистолетом наклонил голову и шагнул в кабинет, при этом пистолет в его руке ни на миллиметр не отклонился в сторону. Как ни завораживающим был зрачок пистолетного дула, Федор усилием воли оторвал от него взгляд, и поднял глаза на незнакомца. Это был типичный южанин, хотя, кавказец или нет, понять было трудно. Его лицо было совершенно бесстрастным, а черные глаза смотрели пусто и холодно, словно и не лицо это было вовсе, а маска. И еще Федор мог бы поклясться, что никогда не видел этого лица. Почему же Дерябин говорит, что они знакомы?

— У Шер-Хана к вам маленькая претензия, — словно услышав недоумение Федора, пояснил Дерябин. — Редко кто уходил от него, а вам удалось сделать это уже трижды.

При этих словах линия тонких бескровных губ Шер-Хана зигзагообразно сломалась, что, должно быть, означало улыбку, и в его верхней челюсти блеснул золотой зуб. Федор похолодел — теперь он узнал это лицо. Вне всякого сомнения, это был оскал человека за рулем «Геландевагена»; именно так «улыбался» тот, кто сбросил под поезд метро ту женщину. И так же, наверное, блестел этот золотой зуб, когда его обладатель рассматривал в прицеле ночного видения свою жертву в окне коровинской квартиры. Потому, что Дерябин сказал «трижды».

Квартиру у Рюхиных конфисковали, и они снова оказались в коммуналке в другой московской тьмутаракани — Гольяново. Уход из любимой школы, из сформировавшегося круга общения катастрофически отразился на и так не блестящей успеваемости девочки. По неутешительным итогам восьмилетки брать девочку в девятый класс администрация перегруженной школы категорически не хотела. Но поседевшая от горя мать поставила получение дочерью полноценного образования целью жизни. Остатка жизни.

Как ни старался Федор помешать охватившей его буре эмоций выплеснуться наружу, вероятно, лицо все-таки выдало его. Потому что Дерябин, внимательно наблюдавший за тем, какой эффект произведет появление киллера, со смехом воскликнул: