Владимир Тодоров - Пятый арлекин

— Спасибо и на этом, вы мне тоже не мешаете!

— Не придирайтесь к словам. Должна сознаться, что в первое мгновение, когда увидела вас, мне показалось, что вы источаете для меня большую опасность. Теперь это ощущение прошло. Я обычно не ошибаюсь в людях и первое впечатление самое верное, но думаю, что на этот раз меня мое чутье подвело. Странно, отчего возникло то чувство...

Я молчал, думая о своем и в то же время размышляя над словами Элизы: какое у нее потрясающее чутье, не хуже, чем у выпускников полковника Шелли! Я ведь и в самом деле представляю для нее опасность, плету, как паук, свою липкую сеть, плету обдуманно, зная, во имя чего я это делаю.

— Пойдемте, если вы не передумали,— Элиза затушила недо-куренную сигарету, вышла из машины и пошла вперед, не дожида­ясь меня. Какая напряженная спина, такая бывает у собак, которых приманивают ласковым словом и рукой и которых тянет ж этой ласковой руке, но в то же время их не покидает чувство опасности. Элиза не тянулась ко мне, но поскольку не отвергла знакомства, чувство настороженности не покидало ее, оно зародилось и жило в ней, может этим самым подогревая интерес ко мне. Если так, она не успокоится, пока не узнает меня лучше. Что ж, это мне только на руку: интерес может перерасти с ее стороны в серьезное чувство.

Она шла впереди меня чуть покачивая бедрами. Обычно, жен­щины это делают, стараясь привлечь к себе внимание мужчины, но Элиза наверняка так ходила всегда, это была ее обычная походка и ее совсем не беспокоило, что об этом подумают другие. Так случа­ется, когда порядочный человек случайно произносит слово, имею­щее двойной, неприличный смысл, но того человека это тоже не беспокоит, потому что он не знает этого дурного смысла.

— Шагов через пятьдесят за поворотом будет поваленное дерево. Там я всегда делаю привал: сижу, курю, размышляю. Странно, что я вам об этом рассказываю...

Мы прошли эти пятьдесят метров и нам открылась поляна с лежавшим на земле деревом без коры. Неподалеку расположился огромный, не менее метра в высоту, муравейник с большими чер­ными муравьями.

— А эти аборигены не беспокоят?— я показал рукой на мура­вейник.

— Нет, у них свои заботы. Случается, что какой-нибудь за­блудившийся путешественник щипнет за кожу. Я им прощаю, в конце концов, ведь я у них в гостях. Вы знаете, Дик, этот мура­вейник вызывает у меня особенно острое чувство соприкосновения с природой, она предстает в его лице девственной и нетронутой. Не правда ли?

Элиза присела на лежащий ствол, одернув юбку на коленях. Она была ужасно осмотрительной в этом вопросе, в отличие от других женщин, которые, если у них чуть-чуть не кривые ноги, стараются непременно открыть их всему свету. А эта всегда начеку, не дай бог заголится нога. Я это заметил еще в машине.

— Что вы молчите, Дик, вы равнодушны к этому муравейнику?

— Не знаю, что и сказать, я всегда в лесу отмечал только то, что вызывает опасность. Мне было не до философии и сантиментов.

— Что же вы отмечали, Дик?

— Я же сказал — опасность,— ответил я, располагаясь рядом.— Нет опасности — хороший лес, опасность — плохой лес, но на то он и лес, чтобы от этой опасности укрыть.

Элиза округлила глаза.

— Что же вы, в таком случае, делали в лесу? Вы представляли себя героем романов Фенимора Купера?— в голосе после начального удивления сквозила насмешка.

— Я?— Переспросив, я тянул время, мгновенно считая варианты допустимой информации. Решил, что можно говорить почти все. Это я решил еще раньше, но сейчас окончательно пришел к этому. Почти все, потому что в это «почти» никак не могли просочиться сведения о моих неблаговидных делах.— Я скрывался в лесу, таился, полз через него с автоматом в руках. Лес был для меня и за­щитником, и врагом одновременно: ведь он укрывал не только меня, но и скрывал моих врагов.

— Вы воевали? Мне казалось, что войны давно закончились.

— Большие закончились, а малые продолжаются.

— И как вас угораздило попасть на эту малую войну?

— По найму, я завербовался.

— Я слышала об этом. Колониальные войска, кажется так?

— Нас называют по-разному, но обычно иностранными легио­нерами.

— Что вас заставило пойти на это?

— А что заставляет молодых людей воевать неизвестно за кого? Бедность и деньги, которые получают те, которые остаются в живых.

— Мне не приходило в голову, что вы могли быть бедны. Вы совсем не похожи на бедного человека, наоборот, выглядите преус­певающим...— она запнулась, не сумев подобрать слова, которое было бы точным и не обидным.

— Дельцом?

— Ну, предположим, хотя и затрудняюсь назвать сферу приме­нения ваших способностей более точно. Так вы были бедны?

— Да, двенадцать лет назад, когда разорился мой отец.— В конце концов я не очень врал — умерла тетя, которая заменила мне отца и мать.

Элиза встрепенулась.

— Ваш отец разорился? Боже мой, какое совпадение...

— И ваш тоже? -Да.

— Но вам не пришлось вступать в иностранный легион.

— Да, я вышла замуж за...

— Смелее, вы хотели сказать за миллионера?

— Да, вы угадали.

— Вы любили его? Я имею ввиду — тогда, перед замужеством.

— Не знаю, скорее всего нет. Но я не изменяла потом, как это делают другие.

— Не было поклонников? Что-то непохоже.

— Отчего же, поклонников было сколько угодно.

— Что же вас удерживало?

— Чувство порядочности, мне его привили в моем доме. И брез­гливость. Я никого не любила.

— А если бы полюбили?

— Не знаю, вы меня окончательно запутали.

— У меня такая манера разговора с малознакомыми людьми. Так о чем мы говорили немного раньше?— я спросил и едва не рассмеялся вслух, потому что в этот момент очень походил на мисте­ра Тернера, тот тоже постоянно просил напомнить, о чем он только что говорил с вами.— Вы сказали, что вышли замуж за миллионера. Что ж, в этой жизни каждый выбирает сам свой путь: одни удачно выскакивают замуж, другие играют в прятки со смертью. Не смею судить, что лучше.

— Но ведь вам приходилось убивать?

— Я убивал не в камере пыток, а в бою. Убивали меня, уби­вал я.

— Но это ужасно и негуманно...

— А гуманно, когда обществу наплевать, что молодой человек не может закончить университет, потому что у него нет средств?

— С какого курса вы ушли?

— С четвертого.

— Жаль, что сложилось так, этот легион наложил на вас ка­кой-то особый отпечаток, я сразу почувствовала в вас что-то зве­риное, неведомое мне раньше. От этого и возникло чувство опас­ности. Но теперь вы другой, нежели тогда. Вы добрый, хотя и не очень доверяете людям. Извините, Дик, но ведь вы никогда не убивали женщин и детей?

— Конечно, нет. Про это пишут левые газеты. Мы воевали с хорошо обученными солдатами, которые убивали нас тоже очень профессионально, да еще и с патриотическим восторгом, ведь они воевали на своей земле... Давайте не будем больше о войне, меня мутит от этих воспоминаний.