Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Я развернул Будду и водрузил в своем кабинете. Он удачно разместился на старинном бюро красного дерева, исполненном в середине девятнадцатого века в стиле позднего ампира. Я мельком глянул на Будду и сразу же отвел глаза: мне показалось, что за прошедшее время в нем что-то изменилось. Глаза стали резче и глубже, взгляд приобрел холодный оттенок, уголки губ стали твер­же, исчезла снисходительность, осталось одно лишь непреклонное презрение, лишающее тебя уверенности, создающее комплекс, обес­ценивающий твою собственную жизнь до крайнего предела, за ко­торым наступает небытие. «Что же это такое?— тревожно размыш­лял я,— неужели жизнь, за которую борешься, которую ценишь больше всех богатств мира, может неожиданно для тебя же самого стать столь незначительной, что и расстаться с ней не только не жалко, а наоборот, возникает острое желание прервать ее любым способом, и чем скорее, тем лучше. И тогда все средства хороши, то есть те, которые здесь, под рукой: веревка, ружье, таблетки. До какой же степени нужно вывернуть человека наизнанку, чтобы он собственной жизни боялся больше, чем смерти? Неужели подобное может произойти и со мной? Никогда! Я не позволю беспардонно вторгаться в мою жизнь никому, даже самому Будде». Я решил отвлечь себя от сосредоточенности на мистике, взяв с полки эн­циклопедический словарь Брокгауза и Ефрона на слова «Бос—Бун­ чук». Не мешает освежить в памяти все, что связано с буддизмом и Буддой. Возможно, я наткнусь на какое-нибудь указание или упоминание, проливающее свет на моего Будду, вдруг он был изго­товлен для ритуальных обрядов и с ним опасно общение только в некоторые дни... Во всяком случае, что бы я ни узнал о Будде из энциклопедии, это только увеличит мою защищенность перед не­известным. Итак, Бреттен, Брок, Броунинг, Брук, Брюллов, Бугро, Буддизм... название религии, которая прежде господствовала в боль­шей части Индии, а теперь исповедуется жителями Цейлона, Бир­мы, Сиама (Южные буддисты) и Непала, Тибета, Китая и Японии (Северные буддисты). Буддизм развился из философского и нравст­венного учения Сиддахартха Гаутамы, старшего сына Судгоданы, бывшего правителем Капилавасту и вождей арийского племени са-киев, проживавшего в VI или V столетии до P . X. на берегу Коханы между Бенаресом и подошвой Гималаев. Гаутама, будущий Будда, вел праздный образ жизни, опасались даже, что он не сумеет уп­равлять государством. В двадцать девять лет Гаутама поехал к себе на дачу и встретил по дороге человека, обессилевшего от старости, затем человека, страдавшего отвратительной болезнью, и, наконец, ему попался на дороге разлагающийся труп. Возница по имени Чан-на заметил, что такова участь всех людей. Вскоре он встретил аскета и тот же возница объяснил ему характер и стремления аскетов. Все это поразило Гаутаму и он стал смотреть на земные радости и надежды как на суетные вещи и только искал случая отдаться все­цело воздержанию и размышлению.

Вскоре он ушел из дома от жены и только что народившегося сына, чтобы вернуться, когда его ум просветится и он сделается Буддой, т. е. «просвещенным», ушел в сопровождении того же воз­ницы Чанны. В дороге Гаутаму все время преследовал великий искуситель Мара, обещая владычество над всеми четырьмя мате­риками, если только он не пойдет дальше в поисках истины, чтобы стать Буддой.

От брамина по имени Алора, а потом от другого по имени Удрака, он выучился всему, чему учила в то время индийская фи­лософия. Не удовлетворившись этим учением он удалился в дре­мучие леса Урувены и провел там шесть лет с пятью учениками в суровом посте и самоистязаниях до тех пор, пока слава о нем, как об аскете, не разнеслась по всему свету «как звон колокола, пове­шенного на своде небесном»,— говорит Бирманская летопись. Далее Гаутамой овладевают сомнения, разочарования, он теряет учеников, и затем, посредством отрешенности, созерцания и философии, от­крывает, наконец, истину и становится Буддой, подведя итог своему учению в четырех истинах: несчастья всегда сопутствуют жизни; источник всех бед лежит в страстях или похоти; избавиться от бытия можно только уничтожив похоть; достигнуть всего можно поднима­ясь по четырем ступеням в Нирвану — пробуждением сердца, осво­бождением от нечистых помыслов и мнительности, избавлением от злых желаний, сомнений, недоброжелательства. И главное внимание при этом должно быть обращено на очищение души, ибо только чистому сердцу открыты весь мир и добрые дела. Венцом всего знания жизни, по мнению Будды, должно быть всеобщее мило­сердие...

Значит, на моем бюро находится Гаутама, Великий Будда, исповедующий милосердие. Какое милосердие он может проявить ко мне, живущему в разладе с его главными четырьмя заповедями: в похоти, обмане, подверженному всем порокам, свойственным слабому чело­веку, и более того, не желающим с ними расставаться. Если это скульптурное изображение Гаутамы действительно обладает ужаса­ющей силой воздействия благодаря алмазу, то оно не пощадит и меня, как не щадил себя сам Будда на пути к истине. Хотя и подчеркивается, что Будда не мстителен, но ведь у нас разные точки зрения на земную жизнь, возможно, он посчитает мой переход в небытие за благо для меня же самого, переходом в Нирвану...

Справка из энциклопедии внесла еще большую сумятицу в мои и без того расстроенные мысли. Мне стало казаться, что я болен и болезнь приняла странную форму, благодаря восприятию мистиче­ской силы этого светящегося алмаза. Если бы не это совпадение, мной бы попросту овладела хандра, такое уже бывало, которая прошла бы через несколько дней. А тут депрессия на фоне мистики и сокровища. Поневоле свихнешься и станешь рыться в энцикло­педиях, в надежде отыскать успокаивающую тебя информацию. Бред, мистика, расстроенное воображение и ничего за этим реаль­ного стоять не может. История Будды, рассказанная в энциклопедии, красивая сказка, вызывающая сомнения у серьезных ученых.

Это, кстати, тоже подчеркнуто у Брокгауза и Ефрона. Мне все стало безразлично и я не боялся больше Будды. Захотелось пого­ворить с людьми, близкими мне, с женой Валентиной, и с той самой Светланой Петровной, с которой мы планировали провести вместе отпуск, с Анатолием Полуниным, единственным другом, который не задумываясь придет мне на помощь. Но если я ему расскажу о своих теперешних ощущениях, он сразу вызовет неотложку из дурдома. Я не часто встречался с ним, забывая порой о его существовании, но когда мне временами бывало плохо, я всегда находил Полунина, исцелял себя его спокойствием, сдержанностью и очевидной лю­бовью ко мне. В другом состоянии я забывал о нем и всегда чувст­вовал себя виноватым от своего эгоизма и снисходительности по отношению к нему. Светлане Петровне тоже ни о чем не расска­жешь, это ей будет попросту неинтересно, она до сих пор не может отойти от удара, нанесенного ей начальником отдела, который зло­радно, догадываясь о нашей связи, перенес ей отпуск на сентябрь. Оставалась жена Валентина. Я подумал о ней и сразу ощутил тоску: если бы она была сейчас рядом, я бы чувствовал себя увереннее. «Я мерзавец,— тихо проклинал я себя,— нет на свете лучшей женщины для меня, нежели она, какого черта я связался с этой вертлявой бабенкой Светланой Петровной? Только лишь для острых ощуще­ний, зная, что никогда не расстанусь с женой. Тайные встречи, судорожная любовь, торопливое одеванье, уход по лестнице с огляд­кой на каждую дверь. Для чего и во имя чего? Сейчас я думаю об этом с противностью, но пройдет мое теперешнее состояние и я не в силах буду отказаться от следующей мимолетной связи. Что это за состояние, которое довлеет над тобой в те минуты, животное желание или душевное беспокойство? Или все это можно назвать более просто и точно: половой распущенностью? Все, дайте только мне разделаться с этой историей, пошлю всех к черту и слетаю к жене в Москву, побуду недели две, как раз до окончания отпуска. Я не раз обещал прилететь к ней, но так и не удосужился за три месяца».