Георгий Миронов - Игуана

Сильному государству что мешает? Верно, - междоусобица. А рознь промеж князей да бояр отчего происходит? Как плесень в избе заводится она, если сырость в каком углу произошла. Поленятся строители мхом забить щели промеж бревен, вот и сырость.

Может, и слишком жестко они с Иваном Васильевичем действовали иной раз... Вот, недаром напраслину на них наводили, слухи распускали, что извели Ивана Молодого, сына царя от Марии, дочери тверского князя Бориса Александровича... Так и то - как судить... То, что Ивана в 5 лет женили на тверской княжне - на пользу усилению Русского государства, а то, что вокруг Ивана Ивановича Молодого, ставшего в 1485г. тверским князем и заглядывавшегося на корону царскую, стали супротивники объединяться, тоже ведь правда. Всей правды не бывает. У одного она такая, у другого этакая...

Не спалось...

Слеза сама собой из глаза выкатилась. Жаль стало Софье Фоминишне умирающего в своей опочивальне царя. Как его литовский хронист назвал? "Муж сердца смелого и рицер валечный". По-польски "валка" - война. Рыцарь, стало быть, способный битвы выигрывать. И князь Андрей прав, говоря, что добивался успеха царь Иван Васильевич III совета ради с мудрыми и мужественными, и ничто не починати без глубочайшего и многаго совета.

А то, что советы её, Софьи Палеолог, среди других слушал и часто по её совету поступал, про то слухи ходили, а никто достоверно сказать не мог. Как иначе? Кто знает, что кукушка ночная кукует?

Судят по результату. А назвали Ивана - Великим. Стало быть, не плохой советчицей была ему жена. В шесть раз увеличил он русские земли, доставшиеся по наследству от отца. На смену Княжеству Московскому пришло Государство Всея Руси. Разница...

Ей вспомнился её приезд в Россию, в землю Руськую... В сопровождении папского нунция Бонумбре приехала она во Псков. Настороженно к ней отнеслись тогда на Руси. Поговаривали, что она папе римскому во племени, что сродственница ему. Митрополит Филипп был поначалу против этого брака, понимал, что родство полезно, но душа была супротив "дочери апостольского престола", не приемля влияния "латинства".

Много воды с тех пор утекло в Москва-реке. После стояния на Угре и освобождения от татарского влияния стали поговаривать, что Софья сподвигла нерешительного Ивана на сей подвиг. И правда это, и нет в том. Иван сам решился на разрыв, а она - поддержала. Не все понимают, что Ивану можно было внушить лишь то, во что он сам уверовал. И что она, Софья, стремилась внушить великому князю Всея Руси лишь то, что сама принимала, во что сама веровала...

Одно верно поняли московские бояре: не могла гордая греческая царевна она принять, что стала женой татарского данника, не могла спокойно относится к тому, что при дворе многие знатные бояре поносные и укоризненные слова в адрес великого князя высказывают. Потому и поддерживала Ивана Васильевича в его стремлении власть упрочить, - и над татарами, иными ворогами, и над своими смутьянами.

Не спалось. Софья ворочалась с боку на бок, прислушивалась, не позовут ли к супругу, мучавшемуся уж которую ночь сильными болями нутряными.

Но тихо в царских покоях. Мирно... Брак-то их не всегда мирен был. Вспомнилось, как грозно глянул на неё Иван, когда увидел шитую её руками шелковую пелену - для Троицко-Сергиевой лавры предназначенную... Когда это было... В 1498 году... Увидел подпись на пелене - не "великая княгиня московская", а "царевна царегородская", грозно глазами зыркнул, сморщил нос, губами пожевал... Ничего не сказал, а видно - не доволен был.

И потом... Чуть не извел её с сыном. Доверился наушникам... Когда это было? До пелены, точно... В 1497 году, скорее всего. Стал грозно поглядывать на нее, на сына Василия. Тому всего-то 18 годков было. Глупости на уме, - пображничать, девок потискать. А царю стали наговаривать - измену сын затаил, вместе с матушкой. Греки, как их ни корми, они и есть греки. В декабре это было... Похолоднее, чем сейчас, во дворе - мороз, вьюга; в избе царской лепота, а государь её с сыном в морозный двор гонит, посохом стучит, ртом щерится.

Напраслину тогда возвели на них. Василия схватили, посадили его за приставы на его же дворе. Обвинили, что хотел отъехать от отца, пограбить казну в Вологде и на Белом Озере, учинить насилие над племянником Дмитрием, сыном Ивана Ивановича Молодого. Дескать, мать, - это она, Софья, извела отца, сын Софьин стремится извести сына Ивана Молодого!

Ох, лютовал Иван Васильевич! И то сказать, - ни за что, ни про что приближенного к царевичу Василию дьяка Федора Стромилова, да сына боярского Владимира Гусева, да князей Ивана Палецкого Хруля, да Щавея Травина-Скрябина жестокой казни предали: кого четвертовали, кого обезглавили, кого в острогах сгноили.

Ее, Софью царь поначалу в морозный двор выгнал - околевать от холода. Потом пожалел, - не простил, а сжалился, все ж любви меж них много было.

Вернул в царские покои. Но несколько дней видеть отказывался. А она тем временем узнавала, что гнев царский на её ближних людей пролился. Баб ближних, якобы, поивших её и Ивана Васильевича дурной водой с зельем в Москва-реке утопили.

А потом все опять обустроилось. А и как иначе, если любовь меж ними была сильная, с годами не притупившаяся. И вера друг в друга оказалась сильнее наговоров. Хотя, конечно, баб утопленных и князей страшно убитых уж не вернешь. Но, кто старое помянет, тому глаз вон. Так то...

Опять Софья поворочалась. Не спалось. Испила холодного грушевого кваса. Снова улеглась, закрыла глаза. А сон не идет. Сумерки осенние на дворе сгустились. Первый час ночи, а сна нет.

Жалко ей мужа. И ведь она понимает, что время помирать пришло, а вот схиму принять отказался. Все его предки перед смертью постригались в монахи, такой обычай был. А он не стал.

Хочу, Софьюшка, умереть монархом, а не монахом. Пусть меня Русь в царском обличии запомнит.

Один он там, в опочивальне. Всех прогнал спать. Только Федор Михайлов Кучецкий с ним. Федец... Юный дьяк, умом ловкий и нравом кроткий, за что и привечаем, что редкость, и Иваном Ивановичем, и Василием Ивановичем, - отец и сын равно в нем собеседника находят...

Недоверчив стал к концу жизни великий князь ещё больше, чем в зрелые года.

Уж как просила Софья его разрешения, чтобы позволил после его смерти подаренный ею ему оберег - панагию с камеей, изображавшей Иоанна Крестителя, подарить в Псковский мужской монастырь. Говорила, что видение ей было: оберег Иванов сбережет сына Василия, коли будет храниться во Пскове.

На самом-то деле видение было. Несколько ночей кряду виделось ей, что вновь и вновь въезжает она с нунцием Бонумбре, с обозом своих вещей, книг греческих и подарков папских московскому князю, во Псков осенью 1471 года. И так её тот сон замучил, что поняла - надо задобрить Псков!