Фридрих Незнанский - Синдикат киллеров

— Нет.

— Почему он, похитив Фроловскую, поставил условием ее освобождения немедленное прекращение всяких дел против вас? Какие дела он имеет в виду?

— Спросите у него.

— Что вас с ним связывает? Откуда у уголовника такая странная забота о вас?

— На этот вопрос может ответить лишь он сам.

— Вам известно, что похищенная Ирина Фроловская — моя жена?

— Нет.

И так далее, все в том же духе. Никакой неприязни, только каменное спокойствие и равнодушие. А когда Саша изложил суть угроз Барона, не было никакой реакции, ни малейшего, чисто мужского сочувствия. Холодный булыжник!

Турецкий ставил вопросы иначе, но тут же упирался лбом в стену. Не собирался помогать следствию Никольский.

Ничего не дал и допрос только что вернувшегося из Москвы Кашина, начальника службы охраны «Нары». Этот просто подавленно молчал, то ли не понимая вопросов, то ли не желая отвечать ни на один из них.

Семен Семенович в буквальном смысле обнюхал и перетрогал руками все что мог в этом доме, но ничего не нашел.

Понимая безвыходность положения, Турецкий почувствовал, что вот-вот сорвется, и все силы направил лишь на то, чтобы сохранять спокойствие. Но и тянуть дальше с безрезультатным обыском становилось бессмысленно. Хотя интуитивно он ощущал, как вокруг него сгущается, концентрируется ложь, приобретая вполне материальные, давящие на виски и темя формы.

Нужно было немедленно что-то предпринять, найти кардинальное решение, взорвать эту атмосферу непроницаемого ледяного тумана. Но как?

Он поднялся, положил протокол допроса перед Никольским, застывшим в своем кресле, подобно массивному языческому богу.

Тот механически перелистал страницы, не читая, лишь ставя свои подписи, отбросил ручку и отодвинул от себя протокол — молча и отрешенно.

Турецкий позвал Грязнова и Моисеева, чтобы объявить им, что обыск закончен, для немедленного ареста Никольского он в настоящий момент не видит оснований, и поэтому можно сообщить группе, чтобы они сворачивались и заводили моторы.

— Отпускайте понятых, — закончил он.

Моисеев ушел. В кабинете остались трое — Никольский, Грязнов и Турецкий. Саша медленно и тщательно укладывал протокол в папку, будто нарочно тянул время. Никольский, явно никого не видя, смотрел прямо перед собой остановившимся взглядом. Слава переминался с ноги на ногу возле открытой двери кабинета. Далее он видел слабоосвещенный коридор и дверь, выходящую на веранду и во двор.

Турецкий, не желая еще уходить и тем наверняка испытывая хозяйское терпение, как бы вспоминал о чем-то необходимом, изображал на лице поиск ускользнувшей мысли, но, наконец, решился, махнул рукой, сунул папку под мышку и, взглянув на Никольского в упор, с глубоким сожалением и сочувствием, неожиданно изысканно щелкнул каблуками и отдал короткий кивок-поклон.

Расстались без единого слова. Впрочем, возможно, Никольский и не видел, не заметил его ухода.

Турецкий с Грязновым вышли твердыми шагами, Саша показал другу глазами на дверь в конце коридора, и Грязнов понял. Турецкий тут же нырнул за портьеру у двери кабинета, а Слава дошел до конца, отворил и хлопнул дверью и на цыпочках вернулся к нему, достав из-под мышки пистолет.

Минута прошла или больше, они не знали...

В кабинете стояла мертвая тишина.

Саша едва заметно отстранил край портьеры и обомлел: часть книжного стеллажа в кабинете, которая была ему видна, вдруг бесшумно, будто все происходило во сне, стала отходить в сторону, поворачиваясь вокруг своей оси, и из темного проема, неслышно ступая, вышел... Барон. В руке он держал пистолет.

По движению губ Саша понял, что он спросил:

— Ушли?

И тут же оба сыщика, едва не поскользнувшись на зеркальном паркете, ворвались в кабинет. Барон вскинул пистолет, но Грязнов опередил его: раздался выстрел, отбросив руку Барона, и он кинулся в проем.

Дальше случилось совершенно невероятное с точки зрения логики: Никольский вдруг вытянул руку вперед, и книжная секция пошла на место.

Грязнов не растерялся. Схватив подвернувшийся под руку стул, он метнул его в проем вслед Барону. Раздался треск, стена, наезжая, раздавливала стул, и это все происходило будто в кино, когда снимают рапидом: замедленно, где каждая деталь запоминается отдельно.

Турецкий подошел к Никольскому, положил на стол папку с протоколом и сказал нарочито спокойно, с трудом сдерживаясь:

— Закончим позже, Евгений Николаевич. А теперь открывайте. Пойдемте с нами.

Никольский посмотрел на него странным взглядом, как если бы хотел сказать: дело ваше, но я предупреждал — дальше смерть. Ничего, подумал Турецкий и косо взглянул на Грязнова, который внимательно разглядывал щель между стенками стеллажа, из которой торчали ножки теперь уже бывшего стула.

— Ну как хотите, — выдохнул Никольский и встал.

Он опять сделал это странное движение, словно полководец, указывающий дорогу своей гвардии, и стеллаж поехал в сторону. Обломки стула посыпались на пол.

— Прошу, — Турецкий показал рукой, чтобы хозяин шел впереди. И последовал за ним. Дальше — Слава, замыкая эту короткую процессию, сильно напоминающую похоронную.

По темной винтовой лестнице они сошли на бетонный пол. Вспыхнул свет дневных ламп. Бесшумно разъехалась в стороны стена, открыв глазам огромный темный зал.

— Включите свет! — приказал Турецкий, и, когда зал осветился, подчиняясь все тому же волшебному мановению руки Никольского, Саша был поражен внушительностью того места, где они оказались.

Но рассматривать было некогда. А Грязнов, кажется, разгадал фокус хозяина. Он подошел, взял его за руку, осмотрел ладонь и сказал:

— Снимите часы.

Никольский подал свой «Ролекс», на браслете которого болтался на цепочке квадратный серебристый брелок. Грязнов внимательно оглядел его, не дотрагиваясь.

— Я так понимаю, это пульт. И никаких тайн. Семен разберется.

В противоположном конце зала неожиданно отворилась дверь, и на пороге появилась Ирина, которую прижимал к себе, прикрываясь ею, Барон.

— Отпусти ее! — приказал Никольский.

— Пошел ты! — отозвался Барон и приставил к виску Ирины пистолет.

Стрелять в него было нельзя. Грязнов маялся, но молчал.

— Всем бросить оружие! — крикнул Барон. — Иначе я ее убью! Слышите? Считаю до трех — раз, два...

Слава демонстративно швырнул пистолет на пол.

— А ты, Турецкий! Не слыхал?

Саша достал из кармана пиджака свой «Макаров» и аккуратно положил на пол.

— Слушайте меня вы все! Ты, — Барон ткнул стволом в Никольского, — дерьмо, тряпка, ты обещал мне... Я имел шанс! Теперь его нет, и мне наплевать, что они с тобой сделают! Понял, шкура поганая? Пусть они тебе зеленкой лоб мажут, но меня легавые не возьмут!