Фридрих Незнанский - Ошибка президента

Когда неприятельский огонь стал редеть и наконец совсем прекратился, киллер включил на часах подсветку. Разборка в стиле Джона Ву продолжалась менее получаса. Он осторожно положил дымящийся «кипарис» на выпотрошенные останки гимнастического коня и достал из кармана бинт. Левой руке сегодня не повезло. Ее зацепило рикошетом в самом начале, и вот теперь, уже под занавес, в то же место вошла еще одна пуля и раскрошила кость выше локтя. Хорошо все же, что не приволокли гранатомет. Сначала боялись зацепить украденного арестанта. А потом как-то сразу стало не до того. Ну и слава Аллаху, милостивому и милосердному.

Алексей перевалился на правый бок и ногой двинул в железную дверь. Оглушительная музыка стихла, и голос Президента спросил

– Мне выходить?

– Сиди!.. – рявкнул киллер. – Диск-жокей…

Он вогнал иглу прямо сквозь рукав, опорожнил шприц-тюбик и сразу почувствовал себя лучше. Свирепая боль сменилось тупой ноющей тяжестью. Из коридора, покинутого сбежавшими боевиками, послышался осторожный шорох.

– Кто идет!.. – зарычал Алексей, вскидывая «кипарис».

– Свои, свои! – отозвались из коридора. Голос принадлежал Максу.

– Встань в двери! – приказал киллер. В тускло-оранжевом прямоугольнике возникла фигура с «бушменом» в руках и в шлеме с поднятым забралом. Действительно, Макс. – Входи, – разрешил Алексей.

Он вылез из-за своей баррикады и бросил на пол респиратор. Несколько световых окошек разбило пулями, и сквозняк уже вытянул ядовитый туман.

– Где Дрозд? – спросил он Макса.

– Идет сюда. А Сам где?

– Там, – Алексей мотнул головой, и Макс пошел мимо него к закутку. Его слегка подсвечивало сзади из двери, и поэтому киллер успел заметить внезапное движение и понять, ЧТО оно означало. Его правая рука вздернула к бедру не успевший остыть «кипарис», палец надавил на крючок. Так что выстрелы раздались практически одновременно.

Макс завалился куда-то в тренажеры, его шлем покатился с глухим стуком: голова, к которой он был пристегнут, просто перестала существовать. Прямой удар нескольких пуль отбросил наемного убийцу к стене, обшитой мореными деревянными досками. Он съехал на пол, неуклюже подвернув под себя правую ногу, и остался сидеть.

Он не потерял сознания, просто как бы отделился от собственного тела и некоторое время плавал в пустоте, став недосягаемым для забот этого мира. Потом тело попробовало пошевелиться, содрогнулось от боли и поняло, что в извечном споре пуль и брони последнее слово все-таки осталось за пулями.

– Санька, – выговорил он. – Зачем, Санька.

Изо рта по подбородку потекла кровь. Снаружи приближался топот бегущих ног, слышались голоса Турецкого и Дроздова.

В тренажерном зале стояла мертвая тишина. Светя себе мощными фонарями, дроздовцы во главе со своим командиром живо заняли стратегические позиции и открыли железную дверь музыкального закоулка. Президент стоял внутри, держа над головой тяжелый усилитель, и был готов в случае чего по-русски шандарахнуть им любого вошедшего.

Турецкий обследовал раздевалку и душевую, но ничего, кроме трупов в камуфляже и штатском, не обнаружил.

– Алексей!.. – окликнул он осторожно. Ответа не последовало.

Колонна автомобилей уже мчала Президента по Хорошевскому шоссе. Вернувшийся Дроздов стоял над телом Макса, которого наконец выпутали из тренажеров и положили на пол, прикрыв остатки головы чьей-то свернутой курткой. Полковник смотрел на распростертое тело и думал о том, что так когда-либо стрелял только один человек. Почерк которого был узнаваем, подобно автографу. Но почему?.. Внезапная догадка поразила Дроздова. Он подхватил Максов «бушмен», уже лежавший на груди у покойного, и отцепил магазин.

– Господи!.. – вырвалось у него.

Пули. Пули с особыми сердечниками, пробивающими терлон. Алексея Снегирева предали во второй раз.

У противоположной стены, лицом к которой Макс стоял в последние мгновения жизни, темнело на ковре большое пятно. От пятна тянулся в сторону отчетливый след. Дроздов повернулся к Турецкому, и они поняли друг друга без слов…

След оборвался у выбитого окна.

– Скунс!.. – отчаянно закричал Вадим. – Алешка!..

В окно, бешено крутясь, хлестал мокрый снег и шумели, качаясь под шквальными порывами ветра, рослые сосны.

Наемный убийца в это время ковылял по дороге в полутора километрах от них. Сначала он уходил со всей мыслимой в его положении быстротой, теперь просто шел, – уже плохо соображая, куда и, главное, зачем. Перед ним колыхались черные волны и величественно двигалась ледяная гора, неописуемо страшная и столь же неописуемо притягательная. Ноги заплетались. Киллер начал оседать на колени и понял это только тогда, когда больная рука ушла ладонью в снежную жижу. Городское зарево подсвечивало низкие облака, здесь было гораздо светлее, чем в цокольном этаже комплекса, и он очень хорошо видел айсберг. На одной из хрустальных вершин удобно сидел Санька и внимательно смотрел на него сквозь мощную оптику. Но в зеленой глубине горел огонек, и Алексей пытался ползти к нему, пока не ткнулся лицом в тающий снег. Скоро, понял он, боль начнет отпускать.

Он смутно услышал, как что-то большое пронеслось мимо него по дороге, возникнув с той стороны, где светилась Москва. Обиженный всхлип тормозов, не привыкших к жестокому обращению. Серый «БМВ» разворачивался на узкой дороге.

Неужели…

Алексею снится или он бредит…

«Бетонный пол камеры холодил изуродованное тело, застывшее в неудобной, беспомощной позе. С характерным скрипом отворилась тяжелая дверь, и вошел Санька. Знакомые руки перевернули киллера лицом вверх».

– Живой? – в сотый раз спросил его Санька. – Держись, Скунсик. Слышишь? Держись!

Вдвоем с каким-то крепким парнем, который никогда раньше не приходил, они подняли Алексея с асфальта и стали укладывать на заднее сиденье «БМВ». Кровь и талая грязь марали благородные кожаные подушки.

– Не ототрешь потом… – выговорил Алексей.

Крепыш сел за руль, машина упруго рванулась. Санька сдирал с бывшего напарника изрешеченный бронежилет и говорил, говорил без конца. По его словам выходило, что, если Алексей окончательно впадет в маразм и околеет прямо тут у него на руках, последствия будут ужасны. И к тому же целиком останутся на его совести. Ибо он, Санька, в этом случае за себя не ручается.

Григорий Иванович Грязнов отослал референта, которого про себя называл «мой неусыпный страж», сказав, что собирается ложиться. Однако не лег, а, включив настольную лампу, решил ознакомиться с проектом речи, которую завтра должен будет произнести на встрече с представителями комитета по правам человека. Он предчувствовал, что встреча эта окончится неприятно, и хотел пару раз прочитать текст заранее. На своем опыте он убедился, что нет ничего хуже, чем на людях по бумажке разбирать текст, которого раньше и в глаза не видывал. Того и гляди, ляпнешь чего-нибудь.