Фридрих Незнанский - Ошибка президента

Внезапно зазвонил телефон экстренной президентской связи.

Это было удивительно. В столь поздний час ему еще никогда не звонили. Ни разу. Видно, что-то действительно спешное…

Григорий Иванович встал, подошел к столу и снял трубку:

– Я вас слушаю.

– Григорий Иванович, это Женя Точилин, – раздался в трубке знакомый голос.

«Племяш Фаины», – спокойно подумал Грязнов-старший, и вдруг до него дошло, что Женя назвал его «Григорий Иванович»! Неужели начинается… Сердце закололо, душа провалилась куда-то в пятки. Такого отставной майор никогда за собой не замечал.

– Григорий Иванович, Президента нашли, – совершенно спокойно, как показалось Грязнову, продолжал Точилин.

– И что теперь? – спросил он.

– Позвоните Корсикову в президентскую охрану, пусть быстро подготовит для вас автомобиль. Постарайтесь ни с кем из шиловских людей не встречаться. В конце концов есть ведь не только спецохрана, но и президентская охрана.

– И куда? – спросил дядюшка.

– В МУР, и побыстрее.

Григорий Иванович хотел спросить что-то еще, но Женя Точилин уже повесил трубку.

«Верный страж» лже-Президента Валерий Олегович Рыбников, приставленный к нему самим Шиловым, не сразу сообразил, что происходит. Вернее, сообразил почти сразу, как только окончательно проснулся. А на это потребовалось время, потому что, будучи уверен, что отставной майор мирно спит в соседнем помещении, он тоже прилег и заснул весьма основательно. Ему даже снились какие-то странные сны о том, что он попал с секретным заданием в Грузию, где почему-то время от времени звонил телефон. На самом деле параллельный с президентским кабинетом телефон звонил наяву, но первый раз в жизни Рыбников проспал важный звонок. Сказалось утомление: шутка ли, день за днем – повсюду с этим остолопом! Никакой личной жизни!

Поэтому когда Валерий Олегович окончательно сбросил с себя остатки сна, было уже поздно. Григорий Иванович, который так и не раздевался, был готов к выезду, Корсиков также проявил оперативность, и минут через пять «Президент» вышел из кабинета и пошел по кремлевским коридорам к выходу. Благо теперь он знал дорогу и без посторонней подсказки.

Рыбников нагнал его, когда тот уже садился в машину, подготовленную Корсиковым.

– Андрей Степанович! – крикнул он.

– Ну что тебе? – спросил дядюшка, который всегда был человеком отзывчивым.

– Куда же вы! Я должен быть с вами.

В последний момент Рыбников прыгнул в одну из машин сопровождения, и кортеж тронулся. До МУРа было рукой подать, тем более ночью, когда улицы Москвы пусты, и из-за спешки было даже решено не останавливать, как обычно, движения. И так добрались без всяких эксцессов.

Кремлевская машина подъехала к воротам просторного МУРовского двора. Григорий Иванович в сопровождении двух людей Корсикова, выйдя из машины, вступил в скупо освещенный двор импозантного здания, где располагался Московский уголовный розыск.

В этот момент дверь в противоположном конце двора открылась, и оттуда вышел человек. При тусклом ночном освещении он казался точной копией Григория Ивановича, вернее майор Грязнов был точной копией этого человека. Оба одеты в одинаковые светло-серые костюмы, белые рубашки, полосатые галстуки.

У Григория Ивановича забилось сердце. То, о чем он давно мечтал, сбылось. Он увидел-таки Президента.

– Андрей Степанович, подождите, – раздался сзади голос Точилина. – Пусть сначала войдет.

Но Президент только махнул рукой. Он направился прямо к Григорию Ивановичу и, хлопнув того по плечу, сказал:

– Ну ты, брат, и наломал дров. Как я теперь расхлебывать-то все это буду, а? Я же за каждым твоим шагом следил, ты не думай. Был все время в курсе.

– Так ведь, Андрей Степанович, приставили ко мне…

Он не договорил, потому что откуда-то со стороны ограды полыхнул выстрел, второй, третий.

Оба российских Президента начали оседать на темный асфальт двора.

Последнюю пулю Валерий Олегович Рыбников пустил в лоб самому себе.

А к упавшим уже с обеих сторон бежали люди.

– Говорил же я ему, пусть тот пройдет! – убивался Точилин.

Все, застыв, в оцепенении смотрели на двух лежавших на асфальте МУРовского двора мужчин. Одному пуля пробила челюсть, и все лицо было разворочено. Другой также не подавал признаков жизни.

– Дядя Гриша! – Слава Грязнов склонился над одним из распростертых тел.

Тем временем Президент застонал. Он, как потом установили врачи, был только ранен, причем ни один из важных органов задет не был. Все захлопотали, завозились около Президента, и его со всеми возможными предосторожностями перенесли в машину. Уехал с ними и Женя Точилин. Не прошло и нескольких минут, а никого из кремлевских людей во дворе МУРа уже не было.

И только около распростертого на земле мертвого тела с обезображенным лицом, одетого в «президентский» костюм, тихо плакал Слава Грязнов.

– Ладно, Слава, ничего не попишешь, – подошла к нему Романова.

Грязнов не отвечал.

Шура издала какой-то странный звук, похожий на всхлипывание, а потом, прокашлявшись, сказала:

– Но мы все-таки выполнили свой долг.

Турецкий сидел на диване и тупо смотрел в телевизор. Телевизор мешал ему сосредоточиться, да и сосредотачиваться было особо не на чем. Все кончилось. Ирина пристроилась рядом, поджав ноги и уютно положив голову ему на плечо.

Передача была из Италии, из какого-то курортного городка, название которого Турецкий забыл сразу, как только услышал. Сегодня там открывался фестиваль эстрадной песни, и вели передачу знаменитые супруги Тарантино – Клаудиа и Джованни. Зал захлопал и доброжелательно засвистел, когда они представили публике юную дебютантку свою дочь Джульетту.

«Ну вот, – уныло подумал Турецкий, – и у них, как всюду. Мама с папой поют, значит, и ребенка туда же…»

Он смотрел на экран без малейшего интереса. Девчонке было лет тринадцать-четырнадцать. Она уверенно держала большущую гитару и обещала стать красавицей, куда там некоторым гречанкам. Турецкий, впрочем, где-то читал, будто годам к пятнадцати южная красота начинает уже отцветать.

– Я хочу спеть, – решительно сказала Джульетта, – для… одного человека.

Для какого именно, уточнять она не пожелала. Отвернулась от камеры, завесила невероятными ресницами глаза – и запела.

Я помню вечер в горах,

Седой и темный,

И свой отчаянный страх.

А ты – помнишь

Прицельный взгляд сквозь визир

И елей свечи?..

…И мой подпирали мир

Твои плечи.

Я помню детский испуг,

Тепло ладони

И шепот «Не плачь, я друг…»

А ты – помнишь,

Как выстрелы рвали тишь

Где-то за нами?..

«Все хорошо, малыш.