Владимир Тодоров - Пятый арлекин

— Какому еще расписанию?— удивился я. Тернер искренне развеселился.

— Дик, вам просто чудовищно везло в этой жизни: вы никогда не имели жены-миллионерши! Так вот, запомните: все миллио­нерши живут по расписанию, они просто задыхаются от ежедневного графика, они стонут от него, но нарушить не смеют: массаж, па­рикмахерша, теннисный корт, верховая езда, парусный спорт, при­емы... Всего не перечислишь. Моя адская работа по пятнадцать часов в сутки — просто развлечение в сравнении с распорядком дня мил­лионерши. Я вам дам бесплатно один ценный совет: никогда не женитесь на миллионерше! Хотя вам это не грозит... В среду в восемь тридцать Элиза выезжает в сторону кольцевой дороги, а в девять у нее заглохнет мотор. В моторе она ничего не понимает, так что не прозевайте момента и не предоставьте случайно какому-нибудь ком­мивояжеру возможность проявить прыть и раньше вас взять на себя святую миссию оказать помощь даме.

— Выходит, что я должен следовать за ней почти что от самого дома?

— Ни в коем случае: ждите ее на выезде из города в восемь сорок, раньше она туда не доберется, а затем, следуя за ней, не очень мелькайте в боковом зеркале ее машины. Она женщина вни­мательная и заметит слежку. Впрочем, вы профессионал, не мне вас учить.

— Номер, марка машины?

— «Лимузин» голубого цвета, номер... номер... забыл. Последние цифры — шестьсот сорок девять. Впрочем, этого вполне достаточно. Не перепутаете.

— А если она не пожелает вступить со мной в контакт?

— Дик, если я за вас продумаю все психологические аспекты вашего знакомства, то вы можете оказаться беспомощным в непре­дусмотренной ситуации, когда решать придется самому. Не так ли?

— Да, мистер Тернер. Расскажите что-нибудь о вашей жене, я хочу почувствовать ее так, будто знаю давно, это облегчит ту роль, которую мне придется сыграть.

— Верная мысль. У вас хватка ротвеллера. Тому тоже, дай только след и команду, и он не отступит, пока не загрызет человека.

— Спасибо за сравнение с ротвеллером.

— Дик, не заедайтесь, это образно. Можете считать это высшей похвалой. Я постараюсь нарисовать портрет Элизы так, чтобы вы прочувствовали ее, будто знаете давно, — неохотно и подчеркнуто произнес Тернер, явно с намеком на мои слова, потом подозвал жестом к столику Гленна.

— Гленн, еще коньяку.

Гленн быстро, но не суетясь, принес бутылку французского ко­ньяка и ломтики лимона. Тернер налил полные рюмки, тут же выпил свою и поморщился, хотя десятью минутами раньше пил с явным наслаждением. Конечно, кому приятно рассказывать о своей жене чужому человеку, да еще с разными подробностями, но иного выхода не было. Он затеял рискованную игру и обязан был довести ее до конца. Мой миниатюрный магнитофон не был рассчитан на долгую работу и давно перестал записывать, но самое главное в этой необычной сделке он уже зафиксировал. Для чего я пошел на такой опасный шаг, знал ли заранее, что запись мне пригодится или из чувства самосохранения? Не могу ответить точно, скорее всего что-то настораживало. Отсюда и риск, потому что приди в голову Тер­неру, чем я занимаюсь, все бы для меня сразу закончилось; я бы навечно остался в этом-лесу. Мне даже на мгновение показалось, что Тернеру известно о магнитофоне, ему мог сказать об этом подар­ке Дуглас. Ну, не ему, так его доверенному человеку, потому что вряд ли сам Тернер интересовался мной. Значит, впереди меня ждали не деньги, а расправа. Но думать об этом было бессмысленно и бесполезно, я никуда не мог бы скрыться от двух вооруженных мафиози; их пиджаки явно растопырились от кольтов, которые ды­рявили человека, словно перед ними газетный лист.

— Элиза,— продолжил Тернер,— как я уже говорил, выросла в обеспеченной, даже не столько в обеспеченной, сколько в аристок­ратической семье: отец — директор коммерческого банка, мать — француженка с километровой родословной. Поверьте, Дик, у моего ризеншнауцера, обладателя двадцати золотых наград, родословная явно уступает происхождению матери Элизы, в то время, когда иные люди, как я, например, кроме папашки и деда, державших вонючую лавку, ничего не знают о своих предках. Вот вы, Дик Мэйсон, знаете что-нибудь о вашем прадедушке по отцовской линии? Я уверен, что ровным счетом ничего. Кроме одного: он наверняка был авантю­ристом, как и ваш благородный родитель!

— Про отца вы тоже знаете?— я спросил безо всякого надрыва, потому что поверил, что Тернер действительно узнал обо мне все или почти все, тем более, что сведения о моем отце не могли меня затронуть, я сам его давно и прочно презирал.

— Да, знаю,— Тернер бросил на меня косой пронзительный взгляд,— я не начинаю никакого дела с человеком, не наведя о нем самых тщательных справок. Мне даже известно, что он продал свой тромбон за триста долларов, выдав его за работу Страдивари, хотя всем известно, что Страдивари сколачивал одни рояли.

— Вы хотели сказать скрипки.

— Что?

— Вы хотели сказать скрипки.

— Пусть будут скрипки. Это не имеет никакого значения в данном случае, потому что от этого факта ваш папаша не становится более честным. О чем, кстати, я говорил раньше?

— О родословной матери Элизы.

— Да, мадам Жаннет де Гранвиль знала всех своих родствен­ников чуть ли не до десятого колена. Все эти де Гизы и де ла Моли с Бурбонами кем-то ей приходились. У нее есть рисунок гинеко­логического дерева...

— Генеалогического,— поправил я с покровительственной улыб­кой, чем едва не испортил все дело.

— Вы опять хамите!— взорвался Тернер, от его голоса сразу насторожились убийцы около машины на стоянке.

— Я лишь поправил вас.

— Болван!— Тернер покраснел от гнева, да и коньяка мы вы­пили уже немало,— я сознательно сказал именно так, потому что плевал с высокой башни на все генеалогические древа, от которых пользы гораздо меньше, нежели от козла молока! Даже мой ризен­шнауцер имеет от своей родословной больше, чем мадам де Гран­виль! А если бы я, Тернер, который добился в этой жизни почти всего, если бы я попытался нарисовать свое генеалогическое древо, то кроме скобяной лавки ничего не нарисуешь. Зато у меня есть миллионы и энергия, которая позволит их удвоить и утроить. А мадам де Гранвиль...

— Простите меня, мистер Тернер,— черт с ней, с вашей тещей, расскажите лучше об Элизе.

— Вы правы, Дик, я действительно увлекся историей происхож­дения моей тещи, хотя вы в этой истории можете найти кое-что для себя, потому что все это не могло пройти без следа и для Элизы: еще бы — такая родословная! А у меня, видите ли, не те манеры! На ее упреки у меня один ответ: человек с моими деньгами может себе позволить такие манеры, какие он захочет! Это вовсе не значит, что я веду себя за столом, как откровенный хам, наоборот, я веду себя на людях естественно, также, как и дома, наедине с собой. И если мне хочется макнуть хлеб в тарелку с соусом, я это делаю, как делали мой дед и отец.