Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Я уже говорил, что у Элизы с детства было все. Начиная с двенадцати лет дни были расписаны по минутам: школа, естествен­но, частная, бассейн, музыка, верховая езда, занятия на корте... Уже в семнадцать к ней сватались женихи с титулами: какие-то итальянские графы, князья, такие же нищие, как и все предста­вители этой вымирающей категории. Их прельщали деньги мистера Скотта, все знали, что он богат. После его смерти оказалось, что он полный банкрот, и, чтобы это не стало очевидным при жизни, он до последнего дня пользовался казенными деньгами, как своими собственными. Если бы это раскрылось при жизни, он угодил бы в тюрьму на пятнадцать лет. Это очень серьезное преступление, мис­тер Мэйсон, я вам настоятельно советую, не залезайте в обществен­ный карман, когда станете управляющим банком.

Мистер Тернер почувствовал себя раскованнее, видимо оттого, что перешел собственный рубикон в отношении Элизы, и я вдруг понял, что он вовсе не так необразован, как старается показать и если делает это, то лишь для того, чтобы усыпить внимание про­тивника или партнера, не пропуская тем временем ни одного жеста. Его версия о своем бескультурье никак не вязалась с изящным видом и непринужденной манерой держаться за столом, да и про им­прессионистов он загнул очень даже здорово. Этот человек, конечно, мог себе позволить макнуть в обществе хлеб в тарелку с соусом, но только для того, чтобы подчеркнуть собственную независимость: не хотите воспринимать меня таким, каким я хочу быть,— катитесь на все четыре стороны! Значит, его конфликт с Элизой заключался в более глубоких разногласиях, ему действительно претило ее вы­сокородное происхождение, оно было для него как бы укором его собственного, иначе бы он не говорил о нем с такой ненавистью: возможно, он и сам не прочь был иметь такое, с учетом его фан­тастических доходов. Не связана ли его новая женитьба с при­общением к сильному, и в то же время, родовитому итальянскому клану? Я решился прервать Тернера и для подтверждения собствен­ных умозаключений задать вопрос, но сделал это неуклюже, на уровне первобытной дипломатии.

— Мистер Тернер, а ваша предполагаемая супруга тоже с титу­лами?

— А какое это имеет значение?— Тернер сузил глаза и посмот­рел на меня более внимательно, нежели минуту назад.— Вас должны интересовать только жизнь и характер Элизы, и не советую всовывать нос в мои другие дела и планы. Если у вас плохая память, то запишите это себе в записную книжку и затвердите, как таблицу умножения. Ну, запишете или запомните?

Я уже пожалел о моем интересе, тем более, что от него не было никакой ощутимой пользы, так, чистый интерес, поэтому ответил как можно покладистей:

— Запомню, мистер Тернер.

— Ладно, поверю на слово. Как я уже говорил, когда умер отец Элизы, вскрылись все его неблаговидные дела в банке. Удивительно, как ревизии не вскрыли этого раньше. Когда об этом раструбили газеты, всех женихов с приставками к фамилиям будто ветром сдуло. Вот тогда подкатился я, беспородный, но с деньгами. Скажу вам, что поначалу мне льстило происхождение моей жены. Перед ней, с учетом моего состояния, распахнулись двери всех домов. Это помо­гало мне при сделках, но одновременно и мешало: титулованные особы ужасные чистоплюи, или стараются изобразить из себя тако­вых. Поначалу иные при моем появлении чуть ли не демонстративно отворачивали свою физиономию в сторону: как же, торговец ору­жием, пропагандист насилия и смерти, и в гостиной потомственного аристократа. Но этот аристократ вынужден принимать меня у себя и будет принимать, иначе я заморожу его кредиты в любом банке. Другие откровенно льстят. Я нужен всем. Понятно, Дик? И все равно, хотя я и набрался лоску в этих гостиных, мне больше по душе сидеть вот так с приятелем на веранде и пить коньяк. Коньяк я научился пить в зрелые годы, когда сколотил состояние. До этого я пил самый дешевый виски и заедал его сосиской, запеченной в тесте. Я и сейчас иногда захожу в дешевую забегаловку и беру сосиску в тесте. Я как-то попросил папашу Гленна подать мне сосиску в тесте. Знаете, что ответил мне старый мерзавец? Он сказал следующее: «Мистер Тернер, если бы я готовил такую еду, ко мне бы приходили одни босяки и безработные, потому что порция со­сисок стоит полтора доллара, а порция оленины, приготовленная моим индейцем — десять. Улавливаете разницу?»

Понимает старый хрен политику образования капитала. В моем бизнесе такой же принцип: зачем продавать пистолеты, когда можно продавать ракеты и стратегические бомбардировщики? Пистолет сто­ит сто пятьдесят долларов, а бомбардировщик десять миллионов!

Мне стало скучно выслушивать азы финансовой политики во­ротил большого бизнеса.

— Мы отвлеклись, мистер Тернер.

Я думал, что Тернер безболезненно вернется к основной теме нашей беседы, но он не преминул укусить и на этот раз.

— Не подгоняйте, мистер Мэйсон, вы еще молоды и не вам судить, насколько я прав или неправ, строя разговор именно таким образом. И если я сейчас говорю о себе, то и в этом есть свой смысл: узнав меня и мои деловые принципы, вы скорее добьетесь постав­ленной перед вами цели, потому что лучше поймете синдром моей несовместимости с Элизой.

— Мне казалось, что я достаточно хорошо представляю причину вашего разрыва: отсутствие общих интересов, духовной близости, словом, в этой жизни вы не партнеры.

— Вы почти угадали: она действительно плохой партнер в моих стратегических планах по завоеванию рынков сбыта оружия. И не только плохой партнер, а вообще никакой, она мне стала мешать. Я женился вслепую, мне импонировали ее происхождение и внеш­ность. А женитьба должна возвышать человека в финансовом мире дополнительными деньгами. Мне надоела позиция моей жены в от­ношении моих сделок, ее оскорбляют нападки на меня в прессе. Другая бы гордилась, что ее муж на виду, а эта... Понимаю, это похоже на жалобу мальчика второго класса по поводу того, что его третирует рядом сидящая девочка. Я люблю Элизу страстно, но так же страстно ненавижу. И не знаю, какое чувство сильнее. Меня бесит одна только мысль, что кто-то с ней в постели будет делать то же самое, что и я! Я убью этого человека. Поэтому я так на­стойчиво подчеркнул, Дик, чтобы вы, одолев ее сопротивление по моему сценарию, не были с ней в окончательном постельном ва­рианте.

Тернер умолк, и одним махом выпил коньяк. Я тоже. Во мне зародилась, злость, вероятно потому, что я только сейчас оценил достойным образом роль, которую отвел мне этот холеный денежный мешок, роль унизительная и мерзкая, и я понимал, что отступление невозможно, тем более, что никак не мог бы обойтись без этих ста тысяч. Часто бывает так, что человек, понимая собственную под­лость и низость, все равно пытается оправдать себя всеми средст­вами. Я же мог перед собой оправдаться только одним: я сидел на мели и предложение Тернера давало мне возможность блистательно поправить критическое положение. Злость же задиристо требовала выхода.