Анна Данилова - Любовница не по карману

– Скажи, ты до сих пор его любишь? – спросил меня Григорий. – И если бы он сейчас ожил, ты вернулась бы к нему?

– Гриша, пожалуйста, не мучай меня!.. Я так устала… Ты же прекрасно знаешь, что я люблю только тебя…

Я тогда и сама не знала, люблю я Гришу или нет. Просто он стал мне самым близким и дорогим человеком. Я растворилась в нем, доверилась ему, я внушила себе, что это он – отец моего маленького Феди, что мы – семья. Мне, кроме моего малыша, Гриши и Алика, никто не был нужен. Мы все хотели тогда одного – спокойствия!

В ту ночь, так ни о чем и не договорившись и ничего гениального не придумав, мы разошлись по своим комнатам. Федя, к счастью, вел себя спокойно. Только пару раз проснулся, но я быстро убаюкала его. Странное чувство я испытывала каждый раз, глядя ему в глаза. Словно именно я была виновата в том, что он никогда в жизни не увидит своего настоящего отца…

Он удивительным образом похож на Федора…

Утром, в семь часов, в дверь снова позвонили. Я замерла в дверях нашей спальни, в ночной рубашке, с Федором на руках. Меня затрясло. Неужели?! Неужели сейчас все и закончится? Гриша тоже остановился в нерешительности, не зная – то ли ему одеваться-собираться и, что называется, сухари сушить, вернее, укладывать их в рюкзак (знаю, что он втайне от нас с Аликом рюкзак все-таки собрал и спрятал его в шкафу, в самом низу, под пальто и шубами), то ли сделать вид, что ничего не происходит и никогда не произойдет…

И только Алик, сонный, в пижаме, уверенно подошел к двери и, даже не посмотрев в глазок (думаю, это был какой-то внутренний протест, мальчишке просто надоело всего бояться!), распахнул ее…

На старом комоде в дворницкой стоял стакан, полный оплывших и почти сгоревших церковных свечей.

Рядом, на старой вышитой салфетке, граненая, тусклого стекла рюмка, прикрытая куском черного хлеба сверху.

Седов потрогал хлеб – он даже не успел засохнуть.

– Давно она здесь была? – спросил он, не оборачиваясь, зная, что поэт стоит позади, почти что дышит ему в затылок.

– Не знаю… Может, она днем заходила.

– Вы бы вышли отсюда. – Седов с трудом скрывал раздражение.

Любопытный поэт! И вообще, поэт этот его почему-то раздражал. Он не понимал – как можно вообще «складывать» стихи? Стихи – он был твердо в этом уверен – это всегда ложь. Потому что невозможно облечь мысли в строгую форму слов и уложить их в рифму, на то они и слова, ведь каждое слово – со своим окончанием. Если подгоняют рифму, значит, подгоняют и смысл. А это ложь. И вообще, поэзия – чушь! Вот девчонка – переводчицей работает, здесь все понятно. За это ей и деньги неплохие платят. С одного языка на другой… А поэты – бездельники!

Но на самом деле он злился, конечно, не на поэта Сашу, а на тихую подлую провинциалочку Танечку Тихонову, которая тайком приходит сюда, чтобы замолить свой страшный грех… Убила земляка – и теперь, помолившись за его душу, живет на принадлежащие ему денежки… Сучка!

Поэтому и не опознала его с самого начала. Сказала, что это Федор Белов!

Виталий Белов… Федор Белов… Ерунда какая-то! Может, это вообще один и тот же человек?!

Эх, и фотографии-то нет! Хотя…

Он глазам своим не поверил. Вот же она, фотография, на комоде, прислоненная к зеркалу! Что ж, это меняет дело!

Он взял снимок, вышел с ним в коридор и вновь столкнулся с Сашей-поэтом.

– Это он? – Он помахал фотографией перед близорукими глазами поэта. – Виталий?

– Да, он. Точно он. Можете у кого угодно спросить, хоть у соседей… И Лиля подтвердит. Это Виталик.

– Какого он был роста?

– Примерно метр шестьдесят. Мелкий. Щуплый… Нос картошкой, в веснушках, правда, на фотографии их не видно… губы толстые. И волосы почти белые… Если бы не его русский деревенский нос, его можно было бы принять за эльфа…

Седов усмехнулся. Ну, конечно, эльф. Только эльфов ему и не хватало в этом диком деле!

– Отлично.

Следователь позвонил своему начальнику и объяснил ему суть дела. Надо проверить ДНК человека, проживавшего здесь, и сравнить ее с ДНК «лесного» трупа.

Дожидаясь приезда экспертов, он внимательнейшим образом осмотрел комнату. Старая, с выцветшими обоями и выщербленным паркетом. Диван, узкая кровать в углу, стол, старые венские стулья. Здесь давно никто не жил. Не готовил, не убирал. В узком шкафу валялись старые свитера, вытертые джинсы, рваные носки, грязные кроссовки… Окна мутные от грязи, все в мушиных точках.

Убила – и приходила сюда свечки палить, молиться, тихая такая… Тихонова… Подходит ей фамилия.

У нее пистолет откуда-то нарисовался, похоже? Но где же она его раздобыла?

Так, Седов, сказал он себе, успокойся, все! Какая же она убийца, если на нее ничего нет? Мотив… Деньги? Да парень мог просто исчезнуть, вот она потихоньку, не афишируя это, и прибирала денежки. Воспользовалась ситуацией. Да так многие бы сделали! К тому же он и сам-то не гнушался «пастись» у своей землячки, кормиться за ее счет, просить у нее деньги. Соседка ее по квартире, подружка, рассказывала, как он тянул с Татьяны деньги. Ишь собака… Господи, и это – люди?! И это – мужик?! Вместо того чтобы работать… Н-да, дела-а…

Прямо с улицы Бахрушина он поехал в супермаркет, где работала Тихонова. Забрал ее с рабочего места, кассу закрыли.

Разговаривал он с ней в машине. Задавал ей массу вопросов. Выяснил: да, пропал Виталий, а она стала забирать квартирные деньги. Она расплакалась и спросила, не преступление ли это, не посадят ли ее?..

– Зачем ты написала это заявление – мол, пропал Федор Белов?

На этот вопрос она так и не ответила. Разрыдалась с новой силой, у нее началась истерика. Седов уже совсем ничего не понимал!

– Кто такой этот Федор Белов?! – еле сдерживаясь, грозно спросил он.

– Я не знаю… – захлюпала она носом. – Я его… придумала!

– Ты что, дура полная?! Придумала Федора?! Но почему же ты не искала Виталия Белова? – заорал Седов.

– Так это… деньги же… Просто я хотела узнать, жив ли Виталик или нет.

– Ну а Федор-то Белов тут при чем?

– Не знаю… – И она снова в слезы ударилась.

Дура дурой! Седов чуть матюка ей не пустил.

– Сейчас ты поедешь со мной, подпишешь документ, и чтобы из Москвы – ни на шаг, ясно? – прорычал он.

– Ясно…

Глаза ее опухли от слез, нос принял малиновый оттенок. Да уж, не всех девушек слезы красят.

– Но если ты не знала Федора, то почему «узнала» его куртку и шапку?

– Да ничего я не узнала! Я просто так сказала – увидела, что это не Виталькина одежда… Значит, он жив!

Седов ничего не понимал. Ну и путаница… Что взять с дуры?!

Взял он с нее подписку о невыезде и отпустил. Долго смотрел ей вслед, как на какое-то ископаемое. И ведь она станет чьей-то женой и будет вот так же тупо смотреть мужу в глаза, нести ахинею… Поэтому многие жен своих бьют и даже убивают.