Ги Кар - Храм ненависти

Узнав об отсутствии денег, многочисленные «друзья» четы исчезли в поисках новых меценатов. Имя прекрасной Эвелин ушло в анналы определённой стороны парижской жизни, и один хроникёр, не понимая, какой приговор он он выносит, высказался в заключение: «Скорее всего она последовала по привычному пути, который выбирают все эти подруги больших авантюристов, по пути забвения!»

Скандал не разразился лишь потому, что Андре Серваль, не придавая того огласке, применил «метод» Рабироффа, который тот рекомендовал ему перед смертью. «Месье Фред» по натуре был ещё и превосходным психологом…

Вечером того же дня, когда произошло самоубийство, все «коллеги» покойного были созваны на улицу Вернэй. Среди них не было ни одного, кто не хотел бы стать преемником «великого человека» как главы финансовой организации собора. Слишком уж заманчиво было это место! И собрание поэтому началось с грубой перебранки между этими господами, особенно много шума произвёл Бенарски. Спор, который тот затеял с Красфельдом, грозил слишком обостриться, когда Андре Серваль, который до этого момента с удовлетворением наблюдал грызню шакалов между собой, степенно заявил:

— Меня побудило собрать вас вновь на этом чердаке недавнее событие исключительной важности, но будьте спокойны: это, будет в последний раз! Я знаю, что каждый из вас жаждет занять место Рабироффа, которое тот любезно освободил… Очень сожалею, но должен вам сообщить, что никому из вас оно не достанется! На самом деле я являюсь единственным человеком, который сможет заменить покойного в данный момент: он мне передал свою волю, и я обладаю его завещанием… Довольно любопытное завещание, да будет вам известно. Никто из вас не забыт там, господа… Всем вам по очереди я передам те места из него, которые касаются каждого из вас соответственно, но отныне бразды финансового руководства предприятием я беру в свои руки. До сего времени я стоял во главе управления производством. Теперь, как вы видите, я твёрдо решил совместить эти две должности! При работе над претворением в действительность большого проекта всегда бывают периоды, когда единоначалие необходимо. Итак, начиная с сегодняшнего дня, я единственный шеф.

Посему я принимаю следующее решение: вы, все без исключения, больше не участвуете в моём предприятии. Я освобождаю себя от ваших услуг. Если начистоту, вы сделали всё возможное, каждый в своей области деятельности, чтобы погубить мою работу. И у вас ничего не вышло, потому что у меня подавляющее превосходство над вами: я имею Веру! Ко это был бы слишком лёгкий и приятный выход для вас, если бы мы просто так расстались… Я считаю (и Рабирофф был точно такого же мнения), что вы украли, по меньшей мере, не у меня, но у собора Сен-Мартьяль, сумму в пол- миллиарда…

Это последнее утверждение вызвало бурю протестов.

— Вы выставляете себя обвинителем, в то время как у вас нет никакого повода нас судить! — заявил Бенарски.

— Есть один, и его достаточно: вы обманули моё доверие.

— Однако вы были вполне удовлетворены, мой дорогой, когда воспользовались нашим отправным миллиардом! — подхватил Красфельд.

— Вы не страдаете от недостатка апломба, — спокойно ответил Андре Серваль, — когда произносите «наш» миллиард! В последний раз повторяю вам, что эти деньги вам не принадлежат. Вам доверили их первые вкладчики, единственным представителем и защитником которых назначен я. Впрочем, однако, я не видел и половины этой суммы, с которой вы уже получили приличные комиссионные. При помощи хитроумных спекуляций вам удалось заработать ещё по меньшей мере две сотни миллионов… Вы, кажется, удивлены, что я в курсе всех этих цифр? И поскольку мы с вами, по всей видимости, полностью согласны в этих расчётах, то в общей сумме получаем семьсот миллионов, подразумевая те пятьсот, что я ещё не использовал на создание моих специализированных цехов плюс двести миллионов ваших личных доходов. Таким образом, вы должны мне вернуть эти деньги.

— В самом деле, — насмешливым тоном сказал Роймер. — Мне очень хотелось бы знать, как мы это сделаем, так как в кассе не осталось ни единого су? Может быть, вы знаете?

— Я знаю способ, и его мне подсказал сегодня утром ваш приятель Рабирофф… Но это не помешает вам, господа, целиком вернуть сумму, которую вы получили неподобающим способом! Средства и методы, которыми вы воспользуетесь, чтобы добыть эти деньги, меня не интересуют: смею только надеяться, что они будут честными, хотя и знаю, что деньги для вас но имеют запаха… Как только вы рассчитаетесь со своими долгами по отношению к нашему предприятию, можете попробовать другой род деятельности: все вы недостойны состоять в коллективе строителей собора!

— Боюсь, что вы ещё слишком малоопытны в таком деле, о котором берётесь судить, дорогой Серваль, чтобы позволить себе такую самоуверенность! — заметил Бенарски.

— Этот крик вашего сердца уже мне докапывает, что вы признаёте себя виновным? Посему быть вам первым из всех, кто мне заплатит! Вы выложите мне все двадцать миллионов, которые составят ваш «добровольный» вклад в общее дело.

— Я не дам вам ни сантима!

— Это ваше последнее слово?

Двое мужчин поднялись и стали лицом к лицу, взволнованный Бенарски с помутневшим взглядом и невозмутимый Андре Серваль с непроницаемым лицом.

— Молчите? — продолжал последний. — Господа, но будете ли так любезны оставить нас одних, Бенарски и меня? Подождите на лестнице. Там не так уж удобно, но это не затянется… Такую же небольшую беседу я проведу с каждым из вас с глазу на глаз. Мне и моим товарищам но работе известно, что у всех у вас на совести имеются маленькие грешки, в которых, вас можно упрекнуть и малейшая публичная огласка которых может иметь для вас губительные последствия. После Бенарски я не откажу себе и удовольствии поболтать с Красфельдом, затем и с радостью приму Роймера, Сильвио Перана и Нётера Лойба…

Последовало гнетущее молчание.

Среди всех этих мерзавцев не было ни одного, кто не хотел бы избить человека, в одиночку противостоявшего им, но все они были слишком трусливы; их страшила атлетическая фигура их противника, как и его уверенность в своих словах.

В конце концов они стали один за другим выходить из мансарды все, за исключением Бенарски. Когда они уже были на запылённой лестничной площадке старого дома, дверь за ними плотно закрылась, и они остались в ожидании, не в силах скрыть своё бешенство. Но никто не осмелился уйти, желая узнать, что же всё-таки Андре Сервалю известно об их неблаговидных деяниях из того, что все они уже именовали «Предательство Рабироффа». Сильвио Перана приложился ухом к — двери, пытаясь подслушать разговор того, который принял сейчас для них образ судебного следователя, с Бенарски. Донеслось несколько взрывных нот в голосе последнего, но невозможно было расслышать голоса его собеседника…