Ги Кар - Храм ненависти

— Да… Выпей немножко… Мы очень хорошо понимаем друг друга… Ты мне нравишься! Раздевайся! Заплатишь мне потом сколько захочешь…

Он стянул свою куртку и снова налил ей бокал, который она по привычке выпила залпом. Затем вновь языком облизала губы, пробормотав шёпотом:

— Хорошее шамианское, а?

— Превосходное…

— Потуши плафон. Пусть останется маленький свет… Давай…

Она сняла своё лёгкое платье и, предлагая себя, в любовном предвкушении улеглась на кровати.

Он протянул ей новый полный стакан — единственное средство обороны — и сказал:

— Бутылка пуста. Сейчас позвоню, чтобы принесли два магнума: потом нам уже не будут мешать…

Спустя два часа она была совершенно Пьяна. Ему пришлось совершить чудо, чтобы не иссякла беседа, находя всё общее, что могло быть у него с девицей в подобной обстановке. Они говорили о погоде, о модах, о кино, обо всём, кроме Парижа. Ему удалось даже не прикоснуться к ней, хотя она множество раз повторяла, заикаясь:

— Иди ко мне, мой милый Жак!

Теперь же она не имела даже сил произнести и эти несколько слов. Он понял, что настало время перейти к делу, если она не впадёт в пьяную спячку. Она находилась как раз в той точке — «выпивши», согласно более тривиальному выражению — когда могла признаться, если у неё действительно было что-то для этого…

Он уселся на край кровати, положив свою руку на сонно покачивающуюся голову с платиновыми волосами. Изумрудные глаза взглянули на него, затуманенные любовью и налитые алкоголем. Он склонился над измождённым лицом, чтобы самым нежным голосом, на который он был способен, прошептать:

— Фабьенн, любовь моя… Мне повстречался сегодня утром на Канебьере один из твоих самых больших друзей…

— Друзей? — пробормотала девица. — У меня их нет, разве что ты…

— Да, но… вспомни: он назвал мне даже своё имя… Андре Серваль…

Полные губы внезапно задрожали, не в силах произнести и звука, полуобнажённое тело задрожало, и в нечеловеческом усилии она приподнялась на кровати. Глаза поменяли цвет: они стали серо-стальными. Черты лица ожесточились, губы стали злыми. Всё это было так безобразно, но юноша неумолимо продолжал своим мягким печальным голосом:

— Андре Серваль также один из моих старых друзей… Признайся, не удивительно ли это?

Выражение лица становилось всё более диким: в нём сквозил неописуемый ужас. Девица была охвачена терзаниями, она вытянула вперёд обе руки, как будто хотела отогнать страшное видение, й смогла наконец вымолвить:

— Это ложь! Ты лжёшь! Ты не знал его! Ты не можешь его знать!

— Но это так, Эвелин…

Она смотрела на него всё более безумным взглядом. Вдруг, ему показалось, её охватила страшная ярость при мысли, что её тайна раскрыта каким-то неизвестным… Она завопила:

— Меня зовут не Эвелин, а Фабьенн!

— Знаю… Ты мне вчера рассказала, как бывает с именами… И я очень хорошо всё понял: не будем к этому возвращаться! Поговорим лучше о том, что ты только мнимая Фабьенн… и я понимаю это! И советую тебе не слишком громко кричать, если не хочешь всполошить весь дом без всяких микрофонов! Тебе ведь не очень хочется, чтобы мадам Антенор или даже тихая Элен были в курсе нашей любезной беседы? Думаю, это была бы с твоей стороны самая большая глупость. Ещё немного шампанского?

— Нет!

Она швырнула на ковёр полный стакан, который он ей подал.

— Напрасно ты выливаешь такое хорошее шампанское! Эвелин… Заешь, мне всё-таки больше нравится имя Эвелин, нежели Фабьенн! Эвелин… когда его произносишь, ощущаешь запах мёда!

— Довольно!

— Нет, не довольно! И не будет довольно, когда речь идёт об одном из наших больших друзей… Друге которого больше не найдёшь: Мэтр искусств.

Она, должно быть, собрала все свои силы, чтобы закричать:

— Нет больше Мэтра! И, к счастью, не будет никогда!

И, не дав ему даже ответить, она продолжала, словно в припадке неистовой откровенности:

— Тебе прекрасно известно, грязный стукач, что я не всегда была здесь! Когда начинаешь с улицы Гренель, то по выходе оттуда, что издевательски называют «Общественная помощь», обязательно попадаешь на другую улицу… В Марселе или ещё где-нибудь, безразлично! Только тебе неизвестно, молокосос, что я была красивой, меня любили, содержали очень богатые типы! У меня были американские машины с шофёрами, бриллианты и меха, изготовленные специально по заказам моих друзей, платья от лучших портных… Мне оставалось только выбирать: я была самой красивой из всех светловолосых женщин!

— Не сомневаюсь в этом, Эвелин… Но, к сожалению, все те, с кем ты была после, всегда были негодяями и хамами!

— Кто тебе сказал?

— И худшим из всех был последний — «Месье Фред»…

— Каналья! Это по его вине всё произошло… Если бы однажды вечером он не затащил меня обедать в модное «Бистро» возле Сен-Жермен де Пре, ничего бы не случилось.

— В тот вечер, Эвелин, ты видела, как в ресторан вошёл очень высокий мужчина, с виду ещё молодой, но волосы которого были уже седыми… Мужчина, собиравший пожертвования для собора…

— Никогда я не видела подобных глаз! Когда он смотрел на меня, это причиняло мне сначала боль, а потом много радости. Хочешь верь мне, хочешь нет, но это было в первый раз, что я встретила человека чести… Ты не знаешь, какое чувство я испытала! Поэтому мне захотелось тотчас же познакомиться с ним… Это было моё право женщины, которая многое, вынесла и которой хотелось лучшего… Я вдолбила в голову Фреду, что если он поможет этому человеку, то это ему поможет в будущем… Знаешь, о чём только и мечтал этот человек с белыми волосами?

— Исключительно о своём соборе! — медленно проговорил Моро.

Она пристально посмотрела на него, озадаченная, и сказала затем:

— Вижу, и ты тоже хорошо его знал… Забавно! А я думала, ты лжёшь… Кто же ты?

Моро не отвечал.

Сине-зелёные налитые глаза казались ещё больше увеличенными под воздействием страшного открытия, и она почти криком продолжала:

— Его сын! Я знаю: ты его сын… Ты смотришь на меня, как и он… И поэтому-то ты мне и понравился… Чего же ты хочешь?

Моро был вынужден играть:

— Он никогда тебе не говорил о моём существовании?

— Нет. Он был окружён загадкой… И на меня поэтому он не хотел обращать внимания… Понимаю теперь… Самое смешное, что я тебе сейчас скажу, — это то, что я сразу же влюбилась в него… Я была без ума от мужчины, который насмехался надо мной, для которого я ничего не значила, который думал только о своём соборе и о тебе, своём сыне, безусловно.

— Собор был прежде всего, Эвелин, даже Прежде меня… Я страдал так же, как и ты.

— Да… Тогда ты поймёшь, как ужасно было то, что со мной случилось: я была всего только девкой без образования, а он — поэт, мечтатель, творец! Мне никогда было не приблизиться к такому человеку, который витал в облаках! Моё несчастье было в том, что я не отдавала себе отчёта в том, что нас разделяет! Эта комедия длилась более пяти лет! Какое-то мгновение мне казалось, что он не построит собор… Я не хотела этого! Я знала, что если он начнёт строить, для меня всё будет кончено и больше у меня не будет никакого шанса привлечь его… Меня мучает жажда…