Неизвестен Автор - Преступления могло не быть !

Бич места заключения - ругань. В ее отряде почти нет сквернословия. Бывали, правда, раньше срывы. Но, узнав, что она где-то рядом, люди немедленно замолкали или одергивали друг друга. Она в матери многим годится. А здесь даже самые черствые вспоминают матерей. Песни о них поют, стихи сочиняют. Фроликов, карманный воришка, однажды сказал: "Пришел к вам, как к матери родной".

Кажется, нет в душах этих людей ничего святого, над всем они уже глумились. Но придет время... Верить в человека - первейшая заповедь воспитателя. И чуткость, не показная, а искренняя. Раньше не думали о чуткости. Какая, мол, чуткость может быть к преступникам? А ведь самое большое счастье сегодня для них - свобода. Увлечь мечтой о ней - вот главный рычаг воспитателя.

Думала она о Ледяшкине и днем. Еще раз перелистывала тетрадь с записями об индивидуально-воспитательной работе. Остановилась на фамилиях тех, кого тот в свое время ограбил. Живут в Иркутске. По его делу выступали свидетелями. Может, написать им? Но о чем?

А хотя бы о том, чтобы сообщили о себе: кто такие, где живут, кем работают, какая у них семья, как дорого им стоило то, что отнял у них Ледяшкин.

Пять писем отправила в далекий Иркутск. Хорошо, если люди поймут. А ответы нужны. Для работы. Главное, чтобы толковыми оказались.

Наконец, получен первый ответ. Потом еще два. Нина Михайловна пошла в отряд.

- Не хотела я тревожить ваше прошлое, - обратилась она к заключенным, но пришлось. Как-то Алексей Иванович Ледяшкин сказал мне: "Ни за что сижу. Подумаешь, спекулянтов ограбил. Так их вешать, паразитов, надо... "

- Да попадись они мне, подлюги, сразу голову оторву, - перебил ее Ледяшкин. - Из-за них, сволочей, семнадцатый год мантулю!

- До сих пор мне казалось, - все тем же спокойным голосом продолжала Налетова, - что вы, Алексей Иванович, человек правдивый. Оказывается, я глубоко ошиблась.

И Нина Михайловна принялась читать:

"Уважаемый товарищ начальник отряда Налетова Н. ! Получил ваше письмо. С огорчением узнал, что тот грабитель до сих пор не исправился. Он принес в наш дом горе... "

Заключенные слушали, опустив головы. А когда пришли в себя и оглянулись, Ледяшкина уже не было.

Перед отбоем он зашел к Налетовой. Вид измученный, руки дрожат, говорит сбивчиво.

- Пришел объясниться, Нина Михайловна. Трудное это дело, но знайте: решаюсь неспроста. Неприятное письмо...

Нине Михайловне стало не по себе. Понимала: тяжело человеку. Ведь, может быть, в эту минуту будущее его решается.

- Но я не обижаюсь. Одного хочется: чтобы вы и дальше помогли мне. А я не подведу.

Ледяшкин рассказал и о том, как думает жить дальше. Об одном говорил особенно задушевно:

- Я учиться пойду. Нина Михайловна, на токаря пойду учиться. Вот какая моя мечта.

- И в школу надо, - подсказала Налетова.

- И в школу. А еще дума есть: этому Егору Саватаеву, что письмо написал, поддержку оказать. Вот заработаю деньги - до копейки вышлю.

Минуло полгода. Ледяшкин уже работал, учился на курсах токарей. Стал добрее, но ходил задумчивый. Это настораживало.

В одной из бесед Алексей признался: "Тоскую почему-то, хоть в петлю лезь... "

Откровенность заключенного подсказала Налетовой: не понял он еще смысла труда, не ощутил полезности своей работы. Попросила главного инженера прикрепить Ледяшкина к токарю Радову.

Через день Алексей рассказывал Налетовой:

- Мастера мне дали - виртуоз. Никогда не думал, что человеческие руки на такие дела способны.

Радов не скупился на время. Охотно посвящал Алексея D тайны мастерства. Новый мир открывался перед Ледяшкиным...

* * *

Ледяшкин сдержал слово: он пошел учиться в пятый класс. Как-то спросил Нину Михайловну:

- Если я подам заявление в секцию внутреннего порядка, примут?

- Думаю, что примут, - ответила Налетова. - Во всяком случае, я буду ходатайствовать.

И вот Ледяшкин стоит перед широким столом. Спрашивают о работе, об учебе, о правах и обязанностях члена секции внутреннего порядка.

Ледяшкин волновался, отвечал обстоятельно. Ему даже нравилось, что присутствующие слушают его внимательно.

Поднялся Фроликов. Когда-то он был на побегушках "Лехи-зверя", знал о нем многое. Сейчас Фроликов начал издалека:

- Вот ты, Леха...

Его перебили.

- Не Леха, а Алексей, - поправил Исколотов, тоже в прошлом вор. - Леха был, а теперь сплыл. Так-то...

- Вот ты, Алексей, отвечал нам на разные вопросы. Хорошо отвечал, правильно. Ситуацию понимаешь. А что о себе скажешь? Какой вклад в дело перевоспитания ребят вносишь? Вот спит же с тобой рядом Кастрюля, вором себя именует...

Фроликова снова перебили:

- Не Кастрюля, а Чуб, и имя он имеет.

Ледяшкин помрачнел. Ведь с этим Фроликовым в недавнем прошлом вместе сидели в тюрьме. Пятки целовал, гад.

Ледяшкин вздохнул, оглядел сидящих за столом. Что сказать? Пока он только занимался самоперевоспитанием. О других не думал. И ответил коротко:

- Вклада у меня еще нет. Но, думаю, будет.

Ледяшкин был принят в секцию внутреннего порядка единогласно. Все встали. Председатель штаба секции подошел к Алексею, поздравил, завязал на левой руке ярко-красную повязку.

Так начался ледоход. "Леха-зверь" взялся за ум.

В.ПОПОВ,

доктор юридических наук

ОТ ТЬМЫ К СВЕТУ

Судя по тону начальника уголовного розыска, субъект, о котором сообщалось по телефону, представлял большой интерес.

- Давно таких не видывал, - говорил начальник, - вор, так сказать, вроде ископаемого чудовища. Весьма колоритная фигура, осколок прошлого. Не пожалеете потерянного времени. Жду вас.

Петров быстро убрал со стола бумаги и направился к начальнику розыска. В его кабинете сидел седой мужчина, у ног которого стоял изящный саквояж. Человек, с которым говорил начальник, никак не соответствовал стандартам "клиентов" уголовного розыска. В глаза прежде всего бросались его манеры, позаимствованные у героев заграничных кинобоевиков. Этакие изысканные, "аристократические" манеры.

- Разрешите представить, - иронически улыбнулся начальник розыска, король карманных воров - Пшеронский. Впрочем, он имеет еще восемнадцать фамилий и столько же имен. Постоянная только кличка - Маркиз. Восемь судимостей, полсотни приводов, четыре побега.

Пшеронский выслушал аттестацию без тени смущения.

Рассматривая "осколок прошлого", Петров подумал, что очень многие наверняка не проявили бы и грана беспокойства, если бы в трамвае к ним придвинулся этот элегантный пожилой мужчина с седыми прядями, с бородкой, в золотых очках. Такая внешность усыпляет бдительность, и лишь когда трамвай с грохотом умчится, доверчивый пассажир на остановке вдруг обнаруживает, что бумажник исчез!

Не смутило Пшеронского и пристальное внимание, проявленное Петровым к его персоне.