Олег Игнатьев - Самый длинный месяц

Климов открыл дверцу и пригнулся, чтобы выйти.

— Все путем.

Обойдя машину сзади, подошел к окну водителя.

— Управлюсь. Только вы, Петр Свиридович, — прочел он имя-отчество таксиста на служебной карточке, — сразу позвоните к нам, в угрозыск, справитесь через ноль-два, и передайте, где я нахожусь. Пускай подъедут. Скажите, по поручению…

— Кого?

— Майора Климова. Пока!

В узком прогале леса, на отвилке, засветились фары.

В ту же секунду, взвизгнув шинами, врубив слепящий свет, навстречу им рванулась «Волга», и Климов, стоя в темноте, за будкой трансформатора, сосредоточенно решил, что все пока идет по плану.

Свет приближающихся фар пересчитал копья ограды, и послышался шум работающего мотора. Затем раздалось характерное шуршание колес по гравию, когда машина тормозит, и через некоторое время звучно чавкнула сначала одна дверца, а затем другая. Вслед за этим что-то чиркнуло, и стали различаться быстрые шаги.

Климов весь обратился в слух.

Сыпучий мелкий дождь летел в лицо, и темень позднего предзимья от этого казалась глуше и тревожней.

Шаги стихли.

Почудился железный скрип тихонько отворяемых ворот.

«Что им здесь надо?» — озадаченно подумал Климов и осторожно выглянул из-за укрытия.

«Москвич» стоял впритык к ограде, фары у него были потушены, а по дорожке в сторону больничного корпуса поспешно уходили двое.

Не по главной аллее пошли, заметил Климов. Заходят скрытно.

Низко пригибаясь, он побежал вдоль ограды к левому крылу больницы, куда вела садовая дорожка. Это позволяло ему некоторое время следить за Червонцем и его напарником, но потом он вынужден был перелезть через ограду.

Прячась за деревьями и прислушиваясь к малейшему шороху, он очутился около больницы в тот момент, когда Червонец, оглянувшись: нет ли тут кого, жестом показал запыхавшемуся борову на крышу здания. Все делалось загадочно и молча, как-то по-привычному сосредоточенно.

Первым за поручень пожарной лестницы взялся Червонец.

Еще не вполне понимая, что все это значит, к чему такой маневр и какал нелегкая понесла иноземца на крышу советской лечебницы, Климов тем не менее решил проследить, что будет дальше.

Стоя под деревом, он осмотрелся, наметил наиболее удобно расположенную ветку и, резко подпрыгнув, ухватился за нее двумя руками.

— Oп!

Повис, прислушался.

Все тихо.

Подтянувшись и упираясь в ствол ногами, быстро вскарабкался на ветку, вновь прижух.

Ничего, кроме шелеста необлетевших листьев и шороха дождя…

Можно лезть выше.

Думать о том, на кого он будет похож утром, уже не приходилось. Плащ намок, отяжелел, казалось, что в карманах хлюпает вода. Туфли размокли тоже, подошвы скользили.

Скрипнула ставня.

Может быть, и не она, но скрип похожий.

Климов замер.

Послышалось мужское чертыхание, затем, как будто ветер хлопнул незакрытой форткой, скрипнуло еще раз, и послышалось короткое ругательство: «…скорей!»

«Сейчас», — мысленно ответил тому, кто ругнулся, Климов и, стараясь не сверзиться вниз головой, крепко обхватывая сучковатый ствол ногами, полез вверх.

Когда он оказался на уровне последнего, третьего этажа, в одном из окон напротив него зажегся свет. Климов инстинктивно припал животом к стволу и на секунду зажмурился. Затем, вытягивая шею и приподымаясь на носках, заглянул в окно. Нижняя его треть была закрыта марлевой полоской, но и того, что открылось взгляду Климова, было достаточно, чтобы начать понимать гнусную суть происходящего в больничном боксе.

Сначала он увидел Задереева, прохаживавшегося от двери к окну, затем его фигура отодвинулась куда-то вбок, белело лишь пятно врачебного халата, и на его месте появился Червонец. Вскоре рядом с ним возникла туша иностранца.

Если Климов правильно сообразил, все они находились в небольшой палате, где с трудом помещались две койки. На одной из них лежала голая девчушка лет тринадцати с кукольно красивым лицом и не по возрасту развернутыми бедрами. Правая рука ее была перетянута оранжевым жгутом, и Шевкопляс вводила ей какое-то лекарство. Выдернув иглу, она распустила резиновый жгут и, повернувшись к борову, сделала книксен. Полы халата разошлись, и Климов увидел, что под ним ничего нет. Затем, опустив шприц в стерилизатор, проворно двигаясь по комнате, она ' вынула из тумбочки укладку чистого белья и стала застилать вторую койку. Заправляя край простыни, она так перегнулась к стене, что высоко и стыдно оголились ее бедра.

Червонец тотчас принялся расстегивать на брюках молнию, а жирный боров сел в ногах девчушки.

У Климова никогда не потели ладони, а тут он почувствовал, что они влажные. Не мокрые от сырости, какой пропитана древесная кора, а потные. Даже майка прилипла к лопаткам! Вот гады! Девочка-то, наверное, ненормальная…

Волна холодной ярости стянула, задубила кожу щек.

Кто узнает, что над девочкой в больнице надругались? Кто докажет, что насилие совершено умышленно, цинично, хладнокровно? За руку никто не схватит. Безнаказанность полнейшая. Кому она нужна, психически больная? Может, ей отсюда года три еще не выйти, а за это время…

«Ну, уж нет!» — задохнулся он от гнева и, не собираясь быть лишь зрителем, заторопился вниз.

Спрыгнув на землю, он, уже не прячась, добежал до лестницы и одним духом поднялся на чердак. Там он на ощупь отыскал пожарный люк и смутился в узком, тускло освещенном коридорчике.

Ни медсестры, ни нянечки… одна больничная каталка.

Климов тихо двинулся вперед.

Если он верно сориентировался, ночные визитеры находились в третьей палате. Так оно и оказалось. За ее дверью он услышал тяжелое прерывистое дыхание, перемежающееся безумными стонами.

Выбить дверь и захватить паскудников врасплох — вот все, что oн сейчас мог сделать. Мозг работал в одном направлении: не дать насильникам уйти, пресечь разгул их группового скотства…

Выхватив пистолет и уже не думая о том, что обстоятельства захвата могут осложниться, он выставил плечо вперед, отшиб дверь в сторону и кубарем влетел в палату.

— Ий-яах!

Клубок сплетенных тел стал распадаться, только губы Шевкопляс двигались так, точно она сосала леденец.

Вот и застал он их, хануриков, врасплох.

— Лежать, где были!

Иностранец, эта жирная скотина, еще секунду назад хрипевший от блаженства, ползал на коленках по полу в одном носке и собирал отвислым брюхом сор и пыль. Подтаскивал к себе свои вещички.

Задереев беззвучно икал и прикрывал рукой низ живота.

Червонец, как приткнулся к Шевкопляс, так и таращился на Климова. Глаза мутные, точно мыльной водой налитые.

Отвратное зрелище.

Бедлам.

Не давая никому опомниться, Климов повел пистолетом.