Анна и Сергей Литвиновы - Вспомнить будущее

– Анжела, – спросила я, – зачем ты сказала тогда, что мы с тобой в чужой двор залезли?

Она не смутилась:

– Но мы ж правда туда залезли! Ты, что ли, не помнишь?

И до меня вдруг дошло. Я выкрикнула:

– Все ясно. Купили вас! Хозяин собаки купил. Сколько заплатил-то? В Болгарию съездить хватило?

Оправдываться подруга не стала. Рявкнула:

– Нас, свидетелей, пятеро, а ты одна. Все равно ничего не докажешь!

И бросила трубку.

Я вновь отправила ей мощнейший отрицательный посыл – но была почти уверена: он не сработал.

Впрочем, бабушка продолжала держаться от меня на почтительном расстоянии.

Я пыталась ставить на ней эксперименты. Твердила про себя как заведенная: «Заболей!» Потом, невинным тоном, предлагала измерить давление. Сто двадцать на восемьдесят. Метод явно не работал.

«Может, мне надо на нее разозлиться?» – предположила я. Начала изощренно – как умеют подростки – старуху изводить. Но забыла, что у бабули – богатейшая школа, сорок лет преподавательского стажа и сотни благодарных студентов и аспирантов. На мое откровенное хамство бабка умела ответить столь утонченной, издевательской любезностью, что я сразу скисала. И ей – опять же – хоть бы что.

Я попыталась вновь сменить тактику. Однажды, под вечер, отправилась за хлебом – и вернулась домой только во втором часу ночи. Бабка к тому моменту уже обзвонила все столичные больницы, отделения милиции, морги. Когда я появилась, прямо с порога залепила мне пощечину, а самым ласковым эпитетом было «ничтожество». Я, естественно, психанула в ответ, и мы (две интеллигентнейшие дамы!) едва не подрались.

Но и тут обошлось всего лишь небольшой аритмией. А уже утром бабуля свеженьким огурчиком носилась по квартире с пылесосом.

Впору было отчаяться и выкинуть тот, случайно подслушанный телефонный разговор из головы. А факт, что старуха стала добрее, списать на банальную жалость ко мне, убогой.

Но я упорно продолжала: искать в себе черты необычности. Смешно признаваться, но однажды целый час просидела за кухонным столом, не сводя взгляда со стакана. Пыталась, как девочка в фильме Тарковского, силою мысли его сдвинуть (разумеется, безуспешно). Или возилась с карточной колодой: вдруг получится отгадывать хотя бы масти? А когда обсуждали с бабкой политическую ситуацию (любимая для того времени тема бесед в России), я пыталась делать прогнозы. Но не смогла предсказать ни попытки отрешения Ельцина от власти на девятом (внеочередном) съезде народных депутатов, ни курса доллара к рублю на ближайшую неделю.

Наступил сентябрь. В школе мое внезапное уродство встретили, на удивление, спокойно. Я только десять лет спустя, когда неожиданно для себя решила сходить на встречу выпускников, узнала: бабушка, оказывается, загодя обзвонила большинство моих одноклассниц. Ходила к директору и к классной руководительнице. Поэтому никто, кроме глупых малышей на торжественной линейке, первого сентября от меня не шарахнулся, не взвизгнул. Взгляд отводили – и только. Даже Юрик, преданный друг и почти что поклонник, мужественно остался сидеть за моей партой. А Митяй, наш классный живописец, сказал, что я похожа на даму с картины «Любительница абсента»:

– Да, она не красавица. Но сколько в ней души, силы!

Впрочем, на этом героизм одноклассников иссяк. Портфеля до дому больше донести не предлагали, да и дни рождения-посиделки-вечеринки все чаще проходили без меня.

– Тебе, Машка, любой ценой надо пластику делать, – авторитетно заявила Кира, моя когда-то подруга (она с удовольствием продолжала списывать у меня математику, но из школы – в школу ходила теперь с другими девочками: явно боялась, что мое уродливое лицо, маячащее рядом, отпугнет кавалеров и от нее).

Ха, пластику! Легко сказать!

В поликлинике по месту жительства меня отбрили под смехотворным предлогом, что в детском возрасте – тринадцать лет для них детство?! – пластические операции делать нельзя. А платная медицина дорожала с каждым днем. В то время как мы с бабушкой жили все хуже и хуже. Сбережения (бабушкины и моих родителей) бесславно сгорели в павловской реформе, обмен старых денег на новые в июле девяносто третьего года подорвал наш бюджет окончательно. Вместо того чтоб в сберкассу бежать, старуха со мной в больнице сидела. Бабкиной зарплаты в университете с трудом хватало на еду, а взяток она (сколько ни убеждала я ее, что теперь коммерция в чести) ни в какой форме не брала принципиально.

Но когда я совсем было впала в уныние – мои новые способности опять дали о себе знать.

Я нашла кошелек. Очень буднично – одиноко брела из школы, вдоль детской площадки и наступила на него. Присела на корточки: скромненькое, изрядно потертое портмоне. Помнится, в младших классах мы с подобными развлекались: привязывали к ним леску и затаивались за углом. А когда прохожий тянулся поднять находку, кошелек «убегал».

Однако сейчас никакой лески не было. Не было и прохожих. Мелькнула мысль о бомбе (Первая чеченская война еще не началась, однако разговоры о взрывных устройствах, замаскированных под игрушки и кошельки, уже ходили). Но с какой стати бомбы будут разбрасывать именно у нас во дворе? Нет, мне казалось (или просто хотелось?), что внутри окажутся исключительно деньги.

Я воровато оглянулась и сунула находку в портфель. Поспешно шагала домой и дрожала: вдруг сейчас нагонят? Хозяин, милиция? Или мошенники – которые меня же обвинят, что я украла их кошелек.

Но никто меня не остановил. Я захлопнула за собой дверь квартиры, бросилась в свою комнату и дрожащими руками растворила портмоне. В глазах зарябило. Не только рубли – еще и доллары! (По тем временам вещь редчайшая.) Я насчитала семьдесят четыре тысячи отечественными деньгами (зарплату моей бабушки за два месяца). И – главное! – целых восемьдесят четыре доллара. То есть еще без малого сто тысяч рублей!

В кошельке обнаружились также: фотография милой девочки лет четырех и стопочка одинаковых (явно принадлежавших хозяйке) визиток: «ИЧП «Вега», Елена Косоурова, главный бухгалтер». Я, тогда почти ребенок, была далека от бизнеса, но и то поняла: вряд ли столь крупная сумма денег принадлежала главному бухгалтеру лично. Скорее всего, женщина шла закупать партию товара, рассчитываться с кредиторами или давать взятку.

И другая Маша (та, что была симпатичной, милой, беззаботной девчонкой) наверняка сразу бы схватила телефон и позвонила Елене Косоуровой. Обрадовала бы женщину, что деньги нашлись. И, смущенно улыбаясь, приняла бы от благодарной растеряши какой-нибудь скромный подарок. Но Маша новая – одинокая и безжалостная в своем уродстве – разорвала визитки и фотографию ребенка на мелкие клочки. Мне плевать было на проблемы неведомой главной бухгалтерши. Хватало бед собственных.