Олег Игнатьев - Мертвый угол

— Кто платит, тот и музыку…

— Понятно.

Помолчали. Потом Петр спросил:

— А ты там, во дворе, кому-то хрюкало начистил, что ли?

Климов повернулся.

— Кто-то громко плакал?

Петр кивнул.

— Да, жаловался маме.

Пришлось рассказать о происшедшем.

— Я так и не понял, что к чему. Вроде, веселый, а усмешка грустная. — Климов вспомнил двух мордоворотов, зацепивших его локтем у титана с кипятком, парней, выпрыгивавших из вагона, черный «рафик», санитара Сережу, неожиданного своего попутчика и — родственника или же знакомца паспортистки? — мрачного амбала, развернувшегося для удара… Странность совпадений настораживала и угнетала. — Но я не дал ему повеселиться. Грешен. Каюсь. — Климов ернически приложил к сердцу ладонь. — Лишил его возможности пересчитать мне зубы, зато приветствовал его стремление попасть в курятник.

Петр расхохотался.

— Ай-ки-до?

— Оно родное.

— А я смотрю: ты завернул за почту, потом куда-то запропал и вышел к площади со стороны аптеки.

— Избегал досужих репортеров.

— Э-эх! — Петр могуче развернул, расправил плечи, насколько это позволяли габариты «Москвича», — где наша юность, молодечество и удаль? — Ответа он от Климова не ждал, поскольку тут же сообщил, что Климова искали.

— Я понял, что тебя, но они спрашивали про двоих.

— Когда?

— Как только ты ушел к Жанне Георгиевне.

— Сколько их было?

— Трое.

— Опиши.

Все это уже было интересно.

Петр посмотрел в свои ладони и согнул левый мизинец.

— Первый: подбежал, спросил, не видел ли я где двух мужиков, одного в сером плаще, высокого, другого чуть поменьше, но с короткой стрижкой. В черной куртке, перебитый нос, на указательном пальце — печатка. Перстень золотой. Похож на рэкетира. — Климов не перебивал, хотя «похож на рэкетира» — не примета. — Второй стоял поодаль. — Петр заломил, прижал к мизинцу безымянный палец. — Сытый, гладкий. Тоже в куртке. Черной. Вроде, как их старший. А у третьего — железная коронка на резце. Он все стоял и схаркивал. Стоял и схаркивал. Ко-о-озел вонючий. Впрочем, самый, показалось мне, опасный. — Петр не стал загибать третий палец, сжал кулак.

Да, это были парни из кафе. Значит, амбал из их компании. Или же группы. Или же — банды. Сейчас точно сказать нельзя. Время покажет.

— Я их утром видел, — сказал Климов, — когда завтракал в кафе. Они тебе знакомы?

— Нет. Это чужие.

И в кабине трейлера были чужие. Непонятно. Странно. Даже очень.

Климов потер переносицу.

— А «Мерседес» кому принадлежит? Возле кафе стоял. Заметил?

— Тоже не нам, — ответил Петр. — Заезжий.

— Я так и думал. Кто-то из гостей. И не простых.

— Из очень деловых.

— Узнать бы, кто они и кто их принимает?

Петр скривил губы. С тайною обидой в голосе спросил:

— Ты что, серьезно? Может…

— Нет, — перехватил ход его мыслей Климов. — Я приехал поклониться бабе Фросе и похоронить ее. Так что не думай… Просто склад характера такой, ну и работа, понимаешь, накладывает отпечаток: кто? куда? зачем? Сыскарь и филин. Сам от себя порою устаю, а тут еще после психушки не отдыбаюсь…

— Какой еще?..

— Да, сядем, расскажу.

— Так мы и так сидим. — Петр удивился. — Или как?

— Мы едем, Петр, — ответил Климов. — Едем.

Петр смотрел недоуменно.

— Куда едем?

— Сначала в поликлинику.

— Зачем?

— Узнаем, можно ли от них взять направление для вскрытия…

Почувствовав, что Климов что-то не договаривает, Петр завел двигатель, что-то проверил рукой под рулем, включил правый поворот, переключил скорость, искоса глянул.

— А еще зачем?

— Сходишь, посмотришь, что с тем дурнем… из курятника.

— А почему ты думаешь он там?

— Когда я вышел из аптеки, мимо промчались «Жигули», первой модели, красные…

— Это Валерка Глызев, горным спасателем работал.

— …и в них, сзади водителя, мотал башкой тот весельчак, что завалил курятник. Рожа кровью залита, держался за глаза. Куда они спешили? Ясно, в поликлинику. Оказывать бедняге помощь.

— Тогда, едем.

Время от времени с деревьев срывался беспривязный ветер и запоздало пытался настичь мелькавшие в воздухе листья, размазывая по лобовому стеклу старенького «Москвича» невесть откуда долетавшие дождевые капли. Заросшая лесом и кособокими домами котловина городка ненастно заполнялась сумраком, и холодная сырость предзимья выстуживала беспросветный день.

Петр ушел в поликлинику и пока не выходил.

Климов стащил с себя плащ, швырнул на заднее сиденье: все не так в глаза будет бросаться, если его ищут. Чуть расслабил узел галстука, помял щеку рукой: зуб беспокоил. Аналгин уже не помогал. Надо зайти к зубнику. Может быть, даже сейчас. Как только Петр вернется, он отправится на экзекуцию. Заплатит, сколько это будет стоить, ведь не сумасшедшие же деньги, как-никак провинция и безработица к тому же, и вообще, не все же скурвились за годы перестройки.

В голове было угарно от зубной нудьги, виски ломило, и мысли перекатывались в голове, как пустое ведро в тракторной тележке, которая едва не зацепила «Москвич» своим заизвесткованным бортом. Тракторист, чем-то похожий на Дерюгина, но не Дерюгин, крутанувшись на седушке и выплюнув пожеванную папиросину, погрозил Климову двумя руками: я, мол, тебе в следующий раз… Тракторист привозил песок для поликлиники и ему трудно было развернуться на тесном пятачке пустынного двора. Теперь возле кучи желтого песка понуро стоял дворник. В голове его, похоже, было так же угарно, как и у Климова, но явно по другой причине. Он недвижно устремлял свой взор на кучу мокрого песка, не знал, что с ним делать.

То ли откидывать, чтоб не закрывал вход в поликлинику, то ли оставить все как есть.

Он стоял, опершись на совковую лопату, и приступы кашля сотрясали его тело. Наверное, выхлопная гарь проехавшего трактора забила ему горло.

Климов смотрел на лесистый распадок межгорья, на двухэтажку поликлиники, на песок, на дорогу, на дворника и не в лад со своими раздумьями о способе добычи нужной справки и необходимости зубоврачебной помощи бесстрастно сознавал, что мыслительный процесс дворника явно отставал от требований времени: сторонний наблюдатель вряд ли был способен угадать, что станется с песком в ближайшие хотя бы полчаса.

Отведя глаза от дворника, обремененного грузом нелегких сомнений, Климов скользнул взглядом по верхам берез и лип, медленно теряющим свою последнюю листву при налетавшем ветре, подышал зачем-то на лобовое стекло, — оно едва приметно запотело, и запрокинул голову на сцепленные под затылком пальцы. Ноги напряглись и медленной, истомной тягой отозвались мышцы плеч, когда он выгнулся назад.

«Совсем утратил гибкость», — укорил себя он и сделал Несколько наклонов в стороны, насколько позволяло место в «Москвиче». Со сцепленными руками гнуться было трудно, но он их все-таки не разомкнул. Помучился, размялся.