Олег Игнатьев - Воздушный колодец

После выполнения ряда формальностей и согласований, Климов получил от банковской служащей необходимую информацию и позвонил паспортистам.

Личность девушки установили.

Ею оказалась Комарницкая Алла Филипповна, двадцати лет, образование среднее. Работала процедурной сестрой родильного отделения городской больницы. Прописана была на жилплощади Ягуповой Клавдии Семеновны, у которой снимала комнату.

Климов немедленно отправился по адресу.

Ягупова, квартирная хозяйка Комарницкой, уже пришла с работы и, вытирал руки фартуком, долго изучала климовское удостоверение. Это была тучная, неповоротливая женщина с пухлыми мочками ушей, отвислым подбородком и с таким изможденно-болезненным выражением одутловатого лица, что казалось, в ее зачесанных к затылку волосах и складках одежды застоялся больничный запах травяных настоев и микстур. Одни глаза под набрякшими веками оставались живыми. Числилась она садовницей, но работала вахтершей. «Сердце слабое», — пояснила она Климову и провела его па кухню, где к запахам лечебных трав примешивался стойкий аромат укропа и картофельных очистков.

Она охнула и плюхнулась на табурет, узнав о гибели своей жилички, но вскоре, кинув в рот таблетку валидола и наглотавшись валерьянки, быстро и сумбурно зачастила: «Вот что значит… Ах ты, ужас… Мать свихнется…»

Разговорить ее не составило труда.

Отказавшись от предложенного чая, Климов забросал ее вопросами и почти на все получил ответ.

— Бывали случаи, чтобы она не ночевала дома?

— Сколько хотите, — подлила себе в чашку кипятку Ягупова. — Особенно последние два месяца.

— Чем объясняла?

— Частыми дежурствами. А днем готовилась в мединститут.

— Хотела стать врачом?

Ягупова кивнула:

— Все хотят, которые с умом.

То ли от выпитого чая, то ли оттого, что сама она, как выяснилось в разговоре, трижды поступала в институт,

Клавдия Семеновна вспотела. Извинившись, вытерла лицо кухонным фартуком, вздохнула.

— Друзья, подруги у нее бывали? — слушая одышливую речь Ягуповой, поинтересовался Климов и, намереваясь встать из-за стола, скрипнул табуретом. Ему предстояло еще осмотреть комнату убитой и свозить квартирную хозяйку в морг, для опознания трупа.

— Не-ет, — плаксиво задрожавшим голосом отозвалась Ягупова и вновь уткнулась в ситцевый передник. — Она была серьезной девочкой, любила почитать.

Слезы не дали ей договорить, и она всхлипнула.

После того, как Ягупова потеребила нос фартуком, отсморкалась, утерла лицо и, тяжело поднявшись, указала на дверь, за которой обитала ее Аллочка, Климов, пригнувшись, шагнул в комнату, оказавшуюся настолько крохотной, что проходить дальше не имело смысла. Надо было оглядеться, и он обвел зауженное стенами пространство профессионально придирчивым оком.

Постель заправлена, но покрывало смято. Видно, Комарницкая любила почитать лежа: на столе, придвинутом к кровати, высилась внушительная стопа книг. На прикроватном коврике валялись домашние туфли с розово-сиреневой опушкой, на низком каблучке. Под кроватью — несколько коробок из-под обуви, рулон бумаги, желтый чемодан из кожзаменителя. Со спинки стула свисал халат небесно- голубого цвета. Климову тотчас вспомнился купальник цвета морской волны, бывший на убитой, и оп подумал, что Комарницкая, по всей видимости, была натурой романтической.

На узком столике трюмо, двоясь в потускневшем зеркале, забыто красовались тюбики и разноцветные флаконы. Все атрибуты артистической гримерной.

Держа руки за спиной и медленно переводя свой взгляд с одной вещи на другую, Климов сделал несколько шагов по комнате, остановился.

Вряд ли изысканно-красивые предметы, цены на которые вздувались спекулянтами до баснословных цифр, приобретались на зарплату медсестры. «Не было ли здесь иного «приработка»?» — кольнула его мысль, поскольку жил он в городе, где иностранцев — пруд пруди.

Взяв один из флаконов, представлявший собой керамический бочонок с круглым боковым глазком, он повертел его в пальцах. Внутри бочонка переливалась желтая маслянистая жидкость.

«Опиум», — прочел про себя Климов на миниатюрном донышке наименование духов и подивился столь экзотическому вкусу французских парфюмеров. Какой-то медвяно- пряный запах, даже малость тошнотворный. Ничего особенного, тем более восточного, он не ощутил.

Заглянув в коробку с бижутерией, где россыпью лежали бусы, клипсы, перстни и колечки, Климов перелистнул тетради на столе, порылся в книгах, постоял. Все самое обычное: учебники, роман «Три возраста Окини-сан», шариковые ручки, шпильки, яблочный огрызок… Он согнал с него сердито зазудевших мух, всмотрелся. Кожура привяла, косточки усохли. Судя по всему, яблоко ели дня два назад.

В гардеробе на темно-синих — опять этот цвет! — пластмассовых плечиках висели платья, блузки, кофточки и белая ветровка. В ящиках, которые ему пришлось поочередно выдвигать, лежали аккуратно сложенные, отутюженные носовые платки, нижнее белье, чулки, колготки. Здесь же находились катушки цветных ниток. Все вещи дорогие, незаношенные. Некоторые в нераспечатанных пакетах.

Между гардеробом и кроватью был втиснут черный дамский кейс. В нем хранились связка писем, общая тетрадь в зеленой дерматиновой обложке и несколько увесистых журналов мод — французский, западногерманский, итальянский.

Тетрадь оказалась дневником. Уже с первых строк, написанных крупным ровным почерком, стало ясно, что изучить дневник придется досконально. Комарницкая перед собой была предельно искренна.

«Сегодня я счастлива — он меня боготворит!»

И чуть ниже: «Оказывается, я сексуальна!»

Климову стало не по себе. Всякий раз, когда ему приходилось читать чужие откровения, его не оставляло мерзкое ощущение подглядывания в замочную скважину. Что это такое — подглядывать в замочную скважину, он пока не знал, хотя с его профессией и этому научишься, а вот письма читать приходилось нередко: каждый год купальный сезон приносил по трупу, а иногда и по два.

В желтом чемодане были книги.

В ящике стола — четыреста рублей десятками и паспорт на имя Комарницкой Аллы Филипповны.

Беззвучно-часто шевеля губами, как будто считывая по памяти молитву или заговорные слова, Ягупова отошла от трупа, лежавшего на сером мраморном столе, и подраненно-жалко взглянула на Климова: да, это она, ее квартирантка, Аллочка.

Судмедэксперт закрыл лицо убитой белой простыней и снял перчатки.

Можно было уходить.

Ягупова подписала протокол опознания, и Климов, которому пришлось подвезти ее домой на подвернувшемся такси, помчался в роддом.

Солнце уже садилось, и смуглое горячее лето, омытое полдневным ливнем, по-южному неспешно шевелило листья тополей, когда он, торопясь, почти вбежал на территорию больницы. Здесь душно-парко, заповедно пахло мятой, унавоженной землей цветочных клумб и хлороформом. Или йодом, в этом он не больно разбирался.