Джон Харт - Король лжи

Когда наконец позвонил Хэнк, мы завтракали в парке.

– Ворк, дружище! Прочел о тебе в газетах. Как выглядит мой любимый костюм?

– Должен признать, что я лучше.

– Да уж. Выдумано много.

– Какой у тебя трафик в эти дни, Хэнк?

– Всегда занят. Даже работаю иногда. Что у тебя есть для меня? Еще одна трагедия любви и обмана в графстве Рауэн? Конкурирующие дилеры наркотиков? Надеюсь, не убийца с пультом дистанционного управления?

– Сложнее.

– Всегда найдется что-то посложнее.

– Ты сейчас один? – спросил я.

– Я все еще в кровати, если такой ответ тебя устроит.

– Нам необходимо поговорить наедине.

– Солсбери, Шарлотт или где-то между ними. Только скажи, когда и где.

Это была глупость. Я готов был найти любое оправдание, чтобы только выехать из города и найти место, где легко дышится.

– Как насчет шести часов вечера сегодня в «Данхилле»?

Гостиница «Данхилл» находилась на Трайон-стрит в центре города Шарлотт. Там был великолепный бар с уютными кабинками, которые практически пустовали в воскресную ночь.

– Взять тебя на свидание? – спросил Хэнк, и я услышал хихиканье женщины рядом с ним.

– В шесть часов, Хэнк. И от этого удара будет зависеть первый раунд. – Я повесил трубку, чувствуя облегчение. Хорошо было иметь на своей стороне такого человека, как Хэнк.

Адвокат Эзры однозначно дал понять, что я не должен приезжать раньше двух часов. У меня оставалось полчаса. Я положил собачьи мячи и остальной хлам в грузовик и свистнул Боуну. Он был мокрым после прогулки на озеро, но я все равно позволил ему ехать на переднем сиденье. На полпути он уже лежал на моих коленях, высунув голову из окна. Итак, пропитанный вонючими запахами мокрой псины и старого грузовика, я поднимался по широким ступенькам особняка Хэмбли, растянувшегося на несколько акров. Огромный дом с мраморными фонтанами, двенадцатифутовыми дверями, отдельная постройка для гостей с четырьмя комнатами. На мемориальной доске около двери было выгравирована дата строительства – примерно 1788 год. Я подумал: возможно, мне необходимо преклонить колени.

Судя по лицу Кларенса Хэмбли, мой вид не соответствовал тому, что он ожидал в этот день поклонения святым. Хэмбли был старым, морщинистым и подтянутым мужчиной, в темном костюме и галстуке расцветки пейсли. [4]У него были густые белые волосы и такие же брови, что, вероятно, добавляло еще пятьдесят долларов к его почасовой оплате.

Хэмбли был настолько благороден, насколько мой отец был агрессивен. Я наблюдал его в суде достаточно долго, чтобы знать, что его позиция «святого полицейского» никогда не соприкасалась с бесстыдным требованием больших долларовых вознаграждений для суда присяжных. Его свидетели были хорошо подготовлены и приятны в общении. Знаменитые десять заповедей не висели на стене его офиса.

Он был старым «денежным мешком» Солсбери, и я знаю, что отец ненавидел это в нем, но Хэмбли был хорош в работе, а мой отец всегда настаивал на профессиональном ведении дел, особенно если оно касалось денег.

– Я предпочел бы заняться этим завтра, – заявил он без вступлений, и его глаза стали ощупывать меня – мои изношенные туристические ботинки, испачканные травой джинсы, потертый воротник рубашки.

– Это важно, Кларенс. Мне необходимо это сделать сейчас. Извини.

Он кивнул понимающе.

– Тогда считай это профессиональной любезностью, – сказал он и пригласил меня пройти внутрь. Я ступил в его мраморное фойе, надеясь, что на моих ботинках не было собачьего дерьма. – Давай пойдем в кабинет.

Я следовал за ним вниз по длинному холлу, замечая через широкие французские двери блики бассейна. В доме пахло сигарами, смазанной маслом кожей и стариками; я готов был держать пари, что его прислуга носит униформу.

Кабинет был узким и длинным, с высокими окнами, большим количеством французских дверей и книжными шкафами от пола до потолка. Очевидно, Хэмбли любил старинное оружие, свежесрезанные цветы и синий цвет. За его столом висело восьмифутовое позолоченное зеркало филигранной работы; в нем я выглядел растрепанным и маленьким – видимо, зеркало делало это намеренно.

– Я направлю завтра завещание вашего отца на утверждение, – сказал он мне, закрыв двойные двери и указав рукой на обитый кожей стул. Я сел. Встав за свой стол, он смотрел на меня сверху, как представитель власти, напомнив мне о том, как сильно я ненавидел юридический абсурд.

– Итак, нет никакой причины, чтобы мы не могли обсудить сейчас детали. Впрочем, я собирался позвонить вам, чтобы назначить встречу на этой неделе для официального оглашения завещания.

– Благодарю, – проговорил я, потому что он ждал этого. Не сомневаюсь, что Хэмбли назначил огромную плату за составление завещания Эзры. Я сцепил пальцы и сконцентрировался на том, чтобы выглядеть почтительным, хотя мне безумно хотелось положить ноги на его стол.

– Также примите мои соболезнования по поводу вашей потери. Я знаю, что Барбара будет безутешна. Она вышла из прекрасной семьи. Красивая женщина.

Я пожалел, что на моих ботинках не было дерьма.

– Спасибо, – промолвил я.

– Несмотря на то что ваш отец и я часто сидели по разные стороны стола, я испытывал к нему огромное уважение. Он был прекрасным адвокатом. – Хэмбли. пристально посмотрел на меня с высоты. – К чему он и стремился, – заключил он многозначительно.

– Мне не хотелось бы долго занимать ваше время, – напомнил я ему.

– Да, конечно. Тогда к делу. Состояние вашего отца было значительное.

– Что значит «значительное»? – прервал его я. Эзра был скрытен насчет своих финансов. Мне было известно о них очень немногое.

– Значительное, – повторил Хэмбли. Я смотрел пустым взглядом и ждал. Как только завещание направлено на утверждение, оно становится достоянием общественности. Не было никакой причины для такой скрытности.

Хэмбли неохотно уступил.

– По грубым подсчетам, сорок миллионов долларов, – объявил он.

Я почти свалился со стула – в буквальном смысле слова. Я мог предположить шесть или семь миллионов максимум.

– Он был не только превосходным адвокатом, – продолжал Хэмбли, – но и великолепным инвестором. Кроме дома и адвокатского дела, все деньги вложены в ценные бумаги.

– Сорок миллионов долларов, – пробормотал я.

– В действительности несколько больше. – Хэмбли поймал мой взгляд и, что делает ему честь, сохранил бесстрастное выражение лица. Он родился богатым, и все же никогда не увидит сорока миллионов долларов. Это должно было его раздражать, и вдруг я понял, что именно поэтому мой отец и обратился к Кларенсу Хэмбли. Я чуть не улыбнулся, но потом подумал о Джин и том убогом доме, в котором она жила. Вспомнил залах несвежей пиццы и представил ее лицо в окне потрепанного автомобиля, лестницу, по которой она поднималась в дом Перетер – каменный памятник жадности его хозяйки Глены Верстер. По крайней мере, это завещание изменит ее положение, подумал я.