Владимир Михайлов - Искатель. 1962. Выпуск №3

— Это доктор Ватсон, он же Эккерман, он же Пяст, он же и шафер и Фома неверный. Читайте, дорогой друг, а я пока что расплачусь с курьером, прибывшим на перекладных с Пятой линии Васильевского острова.

— Денег мне дали, денег мне не надо, — заявил мальчик. — У меня покурить нету, это да.

Грин одарил его сигарами, папиросами, деньгами. Мальчик пожелал взглянуть на невесту.

— Входи, — сказал Грин, — только не пугай, помалкивай. Мы сами все скажем. Ну, Владимир Алексеевич, что в записке?

Пяст молча протянул Грину кусочек исписанной с обеих сторон бумаги.

«Дорогой Александр Степанович, я не могу сегодня венчаться, есть дела поважнее моей свадьбы. Увидимся — расскажу. Я принадлежу не только себе и Оленьке. Я член партии. Оленька все поймет, вы объясните ей, вы это умеете. Сделайте это тактично и безболезненно. Пусть она не волнуется, если меня не будет дома завтра. Ваш Олень-кин жених Федя. 24 октября 1917 года».

— Угадал! — воскликнул Грин, свободно, легко вздыхая. — Все благополучно, Федя жив и здоров!

Спустя две-три минуты записку от Феди читала Оленька.

— Ничего не понимаю, — сказала она Грину. — Что-то политическое, да?

— Оно самое, и оно самое задерживает вашего жениха.

Грин вызвал священника.

— Жених опасно заболел, отец Павел! Только что уведомил письмом. Как быть, дорогой отец Павел?

— Прискорбно, прискорбно, — затараторил батюшка, топчась на одном месте, — Ничего не поделаешь, ах, ничего! От всего сердца жалею невесту. Вы ее успокойте, бедную. Боюсь, как бы не заболела невеста…

И скрылся в алтаре.

Грин вышел из собора.

На паперти стояла, поеживаясь от холода, Оленька.

И больше никого не было.

— Где же все наши? — спросил Грин.

— Я их всех спровадила, всех, — ответила Оленька. — Ну что же, милый Александр Степанович, праздник отменяется?

Грин опустил голову, взял Оленьку под руку, прижал к себе.

— Отменяется, моя родная Лесная Находка! Но это ничего не значит. Праздник будет. Пойдемте пешком, погуляем.

— У меня на сердце неспокойно, — пожаловалась Оленька. — Мне холодно. Я зябну. Не оставляйте меня одну, ради бога! С вами легче. Конечно, с Федей ничего не случилось — и все-таки что-то случилось. Как вы думаете, для чего понадобился Федя?

— Вы не волнуйтесь, Федя будет с вами. Ногу он уже отдал своему отечеству — ничего другого с него уже не спросят больше. Но работу спросят, работу потребуют!

Тучков мост охраняли юнкера. Они по трое и в две шеренги по двое ходили, с винтовками на плечах, учебным печатающим шагом. Дойдут до разводной части, браво повернутся и снова печатают.

— Эти могут стихи писать, — сказал Грин, указывая на охранителей умирающеро порядка. — Они и Достоевского, наверное, понимают. А самого главного понять не могут.

На тротуаре у входа в больницу Марии Магдалины стоял Александр Блок. Дожидался ли он кого-нибудь, или просто смотрел на свой город, на свое небо, на окно в четвертом этаже, — девушка гам сидела на подоконнике и плакала… — неизвестно, ради чего или кого остановился Александр Блок. Поднят воротник пальто, опущены плечи, руки в карманах, — должно быть, холодно, а уйти нельзя, надо стоять и ждать, смотреть, и сердце чует, и слова ушли за грань ведомого. Куда он смотрит, что видит его взор? В доме напротив магазин музыкальных инструментов, и на вывеске фамилия владельца: Колчин. А чуть подальше булочная, золоченый крендель над входом. Но это видят все, все это могут прочесть, и Оленька, спускаясь с моста, издали видит: Колчин. А за стеклом витрины — балалайки, гитары, бубны, скрипки, золотой рожок…

— Оленька, смотрите — Блок! — тихо сказал Александр Степанович.

— Тот самый? — спросила Оленька.

Подошли, остановились подле, Грин приподнял шляпу, поздоровался. Блок вздрогнул, взглянул на Оленьку и только ей одной коротко и печально улыбнулся.

— Откуда? — спросил он Грина.

— Из церкви, — ответил Грин.

Блок смотрел куда-то в сторону.

— Оленька должна была венчаться, вы помните, наверное, Оленьку, Александр Александрович?

— Припоминаю, — заметно оживляясь, проговорил Блок. — Я помню лицо, но не помню, где видел. Да, вспомнил! Сестра милосердия?

— Забавный случай, Александр Александрович, жених не явился на свадьбу. \ О нет, нет! Ничего страшного!

Блок выпрямился, одним рывком плеч и головой, откинутой назад, отогнул воротник пальто, осторожно взял Оленьку за руку.

— Простите, но — почему же жених не пришел на свадьбу?

— Не надо, — попросила Оленька. — Мой жених не мог прийти, но в следующий раз он придет непременно!..

Блок отпустил руку Оленьки и спросил:

— А он любит вас?

— О да! — ответила Оленька,

— И вы его любите?

— О да! — любуясь тем, кто ее спрашивает, ответила Оленька.

— И все хорошо?

— И все хорошо, спасибо! — неспокойно проговорила Оленька.

— Очень рад, — сказал Блок. — Попросите Александра Степановича рассказать какую-нибудь замысловатую историю. Он на это великий мастер.

Блок взял руку Оленьки, поцеловал ее — так смешно — в кончики пальцев.

— Не обижайте Оленьку, Александр Степанович, — совершенно серьезно обратился он к Грину. — И — до свидания!

Оленька и Грин сделали десять-пятнадцать шагов, оглянулись: Блок стоит, ждет кого-то. Оленьке стало жаль его, и она сказала об этом Грину.

— Вам жаль его, Блока? Может быть, все может быть, Оленька. Вам жаль, а я ему завидую…

«Завтрак в невесомой кухне» — недостающая глава романа Жюля Верна «Из пушки на Луну». Эта глава не переводилась ни на один из иностранных языков. Более того, она, возможно, неизвестна и французам.

— Друзья, мы ведь еще не завтракали, — сказал Мишель Ардан своим товарищам по межпланетному путешествию. — Из того, что мы потеряли свой вес в этом пушечном ядре, вовсе не следует, что мы потеряли и аппетит. Я берусь устроить вам, господа, невесомый завтрак, который, без сомнения, будет состоять из самых «легких» блюд, когда-либо существовавших на свете!

И, не дожидаясь ответа товарищей, он принялся за стряпню. Завтрак решено было начать с бульона из распущенных в теплой воде' таблеток Либиха.

— Наша бутыль с водой притворяется пустой, — ворчал про себя Ардан, возясь с раскупоркой большой бутыли. — Но меня не проведешь: я ведь знаю, отчего ты такая легкая… Так, пробка вынута. Извольте же, госпожа бутылка, излить в кастрюлю ваше невесомое содержимое!

Но сколько ни наклонял он бутыли, оттуда не выливалось ни капли.

— Не трудись, милый Ардан, — явился ему на выручку Никколь. — Пойми, что в мире без тяжести вода не может литься. Ты должен вытолкать ее из бутылки, словно бы эта был густой, тягучий сироп.