Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ

Почувствовав уязвимое место Яновского, Геннадий Ильич решил по максимуму воспользоваться своим превосходством: ни под каким видом не принимать "исповеди" компьютерного гения — пусть помается! Пусть хорошенько себя помучит домыслами о том, что известно, а что неизвестно следствию!

— Но, Андрей Игоревич, ревность Аллы Анатольевны, — ещё одна отравленная наживка! — ваша ссора — всё это в прошлом. Конечно, хотелось бы побыстрей найти убийцу Игоря Олеговича. Да и начальство торопит. Но из-за того, что он — или она — погуляют на свободе несколько лишних дней, у меня лично аппетит не ухудшится. А вот рабыни… если хотя бы ещё с одной произойдёт несчастье — никогда себе этого не прощу… понимаю, что вроде бы не моё дело, но остаться в стороне — почему-то не получается… Только, Андрей Игоревич, не думайте, что из-за рабынь у меня не хватит времени или сил на убийцу. Хватит — будьте уверены!

Брызгалов не собирался вести разговор в столь резкой тональности, это получилось почти нечаянно, однако, сорвавшись, майор не стал изводиться из-за допущенного промаха: "Ваша реакция, господин Яновский? На моё почти неприкрытое обвинение, как вы ответите?"

Андрей Игоревич ответил достойно:

— Браво, Геннадий Ильич! Мерзавцу, который застрелил Игоря, уверен, не отвертеться! Нисколько не иронизирую. Просто вы это своё "хватит — будьте уверены" произнесли с такой внутренней силой, что у меня не осталось ни малейшего сомнения: будет сделано всё, от вас зависящее, для поимки убийцы. Знаете, по началу нашего разговора вы мне показались слегка "реликтовым" — вроде дубовой рощи, давшей название посёлку, — редкостью сохранившейся Бог знает с каких времён. Ну да — конечно! Вспомнил, на кого вы мне показались похожим! Вы — оживший Порфирий Петрович! Вот только… не с Родионом Раскольниковым, а с обыкновенным отморозком имей дело Порфирий Петрович — добился бы он успеха? Хотя здесь я, вероятно, не прав: с отморозком Порфирий Петрович избрал бы другую тактику. И вы это мне только что весьма убедительно продемонстрировали. Всего три слова — и передо мной не интеллигент второй половины девятнадцатого века, а кружащийся подле змеи мангуст! Влево вправо, туда-сюда — и…

— … молниеносный бросок — и острые зубы впиваются в череп гада! Теперь, Андрей Игоревич, позвольте мне в свой черёд сказать вам "браво". Произнеси вы это за столом — самый красноречивый грузин позавидовал бы такому тосту. И кстати, не пора ли нам действительно возвратиться к столу? Хотя гостям, конечно, до нас сейчас дело десятое, но всё-таки… да и водки — за разговором всё уже как-то выветрилось — я бы сейчас не прочь… большую, знаете ли, рюмку… и балычком её! А балычок в вашем клубе…

— А ещё — перепела с шампиньонами! Геннадий Ильич, простите! Совсем вас заговорил! Аллочка, если узнает — задаст мне жуткую головомойку! Вы же у неё единственный гость, по сути! Остальные-то — все свои. Даже если и недруги, всё равно — свои. А наш интересный разговор…

— А мы его, Андрей Игоревич, не станем откладывать в долгий ящик. И у вас ко мне, и у меня к вам вопросов ещё, полагаю, много. Так что, после поминок… к тому же — возвращаться сегодня в город… за рулём — в состоянии, мягко сказать… как? Приютите на ночь?

— Конечно, Геннадий Ильич. Только… вы же читали моё досье?… то, что собрал Люмбаго?..

— Читал, Андрей Игоревич. Ну и что? Вы же, надеюсь, не маньяк? — Пошутил Брызгалов. — А предубеждений — свойственных прокурорам и уголовникам — относительно вашей ориентации у меня нет.

— Геннадий Ильич, что вы умны и веротерпимы, это я уже понял из нашего разговора. И, спрашивая вас, имел ввиду немного другое: слухи и сплетни. Что иные из наших дубковских дам, возможно, начнут судачить: вот, дескать, следователь Брызгалов ночевал на даче у известного своей "голубизной" Яновского — этого вы не боитесь?

— Нисколько, Андрей Игоревич. Если следователю бояться сплетен, то в смысле профессии — смерть. Начальство, разумеется, их не любит, но… если уж начать придираться… здесь у меня — в Дубках — сплошь подозреваемые: и вы, и Алла Анатольевна, и Пушкарёв с Лисовским и Долговым в придачу — и что же? Ночевать мне прикажете в автомобиле? Ведь гостиницы в вашем посёлке нет. Или — пьяному садиться за руль? Нет уж, Андрей Игоревич, чёрт с ними, со сплетнями! Я лучше у вас. Через часик покинуть застолье — будет, думаю, самое то. А пока… перепела, говорите, с шампиньонами?.. ни разу, знаете ли, не пробовал!

Перепела оказались под стать прочим яствам дубковских кулинаров: смесью французского с нижегородским — сдобно, "ампирно", пряно. Но вкусно. Особенно — с настоящим французским "бордо".

Проголодавшийся Брызгалов — а что проголодался он не на шутку, майор это почувствовал только вонзая вилку в перепелиную тушку — с отстранённым любопытством следил за разговорами нетрезвых соседей: скорее из чувства долга, чем надеясь услышать что-нибудь полезное для ведущегося им расследования.

Алла Анатольевна, свесив голову на спинку пустого, оставленного для Игоря Олеговича, стула, полудремала во главе стола — пьяная и одинокая. Гости, назойливо теснящиеся подле неё в начале трапезы, более-менее искренне выразив все положенные соболезнования, рассеялись в общей хмельной круговерти, а близкой подруги, которая захотела бы её опекать, у вдовы, увы, не нашлось.

Яновский, заметив состояние Аллы Анатольевны, тихонько сказал майору: — Геннадий Ильич, нам, кажется, пора. Я сейчас попробую вывести Аллочку на террасу, а вы минут через пять, чтобы не привлекать внимания, присоединяйтесь к нам.

Произнеся это, Андрей Игоревич подошёл к вдове, наклонился и, одновременно что-то шепча ей на ухо и тормоша за плечи, смог-таки оторвать Аллу Анатольевну от стула, к которому, казалось, она уже приросла. Затем, правой рукой обняв женщину за талию, а левой поддерживая под локоть, повёл госпожу Бутову-Кузнецову к выходу на террасу.

Выждав несколько минут и приняв "посошок" на дорогу, Геннадий Ильич последовал за ними.

Алла Анатольевна, полулёжа в плетёном кресле, мелкими глотками пила кофе из чашки, которую пристроившийся рядом Яновский периодически подносил к её капризно кривящимся губам. При этом, как привередливого ребёнка, уговаривая особенным "взрослым" голосом: — А теперь, Аллочка, глоточек за маму. Умница, хорошо. И за папу. Молодец, девочка. А сейчас за дядю Андрюшу. Как? За дядю Андрюшу не хочешь? И правильно! Он нехороший дядя. Лучше за дядю Гену. Вот так. Молодец! Любишь дядю Гену? А теперь снова за маму…

Слегка пошатывающийся Брызгалов, последний "посошок" оказался, пожалуй, некоторым перебором, увидев эту трогательно-абсурдную сценку, положил ладонь на перила террасы и пьяновато сыронизировал: "Ишь, Алла Анатольевна! Лавры Верочки Сидоренко тебе не дают покоя? Тоже не прочь сыграть "в малышку"?" Однако, приглядевшись внимательнее, понял: ирония здесь совсем не уместна — играть во что-то или в кого-то женщина сейчас была совершенно не способна. На террасе её окончательно развезло, и если в данной ситуации кто-то и играет, то только Яновский. Правда, непонятно зачем — оценить его игру госпожа Бутова-Кузнецова не могла.