Леонид Мендельсон - Пятый угол

Наум вновь мысленно вернулся к разговору с мамой. Он запомнил его содержание почти дословно, и сейчас вновь, как с магнитофонной ленты, звучал её голос.

«Твой отец родился в маленьком местечке недалеко от Одессы. Семья была небольшая: родители, твои бабушка и дедушка, и старший папин брат Давид. Была ещё сестра, но она умерла в малолетнем возрасте. Дедушка имел своё дело, и семья жила в относительном достатке. К началу Первой мировой войны они переехали в Одессу, поскольку дедушка как купец первой гильдии имел право жить за чертой оседлости. В 1916 году Давида несколько раз пытались «забрить» в солдаты, но дедушка как-то отодвигал это событие. Однажды он пришел домой очень взволнованный и сказал, что ситуация на фронте резко ухудшилась, мобилизуют всех молодых людей подряд, и ему вряд ли удастся освободить Давида. Бабушка, конечно, молилась, плакала и причитала, что для мальчика, особенно религиозного еврея, это верная и быстрая смерть.

Сам Давид, получивший дополнительное образование на одесских улицах и во дворах, относился к мобилизации более спокойно, нежели родители, но это не снимало состояния тревоги в семье. Бабушкины ли молитвы и слёзы или настойчивые дедушкины старания принесли свои плоды: через несколько дней вечером дедушка сообщил, что в Аргентину отправляется торговое судно с зерном, принадлежащее его компаньону; под чужим именем Давид уже оформлен матросом, и надо готовиться к отплытию.

За день до отправления судна дедушка посадил сына возле себя и сказал:

— Ты уходишь в большое плавание, где будет очень и очень трудно. Скорее становись мужчиной, и Бог тебе поможет. И ещё. Я копил деньги для своих детей — тебя и Гершеля, но сейчас перевел их все в банк Буэнос-Айреса. Если тебе будет очень трудно, ты сможешь воспользоваться всей суммой. Но постарайся их зря не тратить и помни что ты — старший, и Гершелю нужна будет твоя помощь. — С этими словами дедушка передал Давиду конверт с письмом, координатами банка и фамилией человека, который поможет ему первое время.

Во избежание возможных неприятностей для семьи через несколько дней после отъезда Давида дедушка обратился в полицию, сообщив об исчезновении сына. После долгих расследований он был объявлен без вести пропавшим, а об истинном положении дела знали только дедушка и бабушка, а позднее — и твой отец.

Затем накатила революция, гражданская война, еврейские погромы и грабежи. В 1919 году дедушка умер от воспаления легких, а бабушка с твоим отцом оказались в Киеве, у ее родственников. В надежде получить какое-нибудь сообщение о Давиде она написала свой адрес друзьям и знакомым в Одессу, но шли годы, а весточки от Давида не было».

На этом месте рассказа мама надолго замолчала. замерла у окна спиной к Науму, и ему показалось, что эта история не имеет продолжения. Несколько минут стояла напряженная тишина, и вместе с ней в комнату вползали осенние ранние сумерки. Наум уже хотел задать маме вопрос, но она повернулась к нему и продолжила.

«Все это рассказал мне твой папа, после нашей женитьбы, но не сразу, а через несколько лет, когда тебе уже было три или четыре года. Тогда меня удивил не сам факт отъезда и молчания Давида — в период революции и гражданской войны это было массовым явлением, — а поведение бабушки: ни на минуту она не позволяла себе и другим усомниться в том, что Давид жив. Действительно, мужественная и волевая женщина, стойко переносившая все удары судьбы: смерть дочери, потерю мужа, отъезд и молчание Давида, да и нелегкие годы, когда в одиночку воспитывала сына. И в конце концов ее терпение было вознаграждено.

Случилось это в середине 1937 года. Тогда отца уже перевели на работу в Москву, и мы вчетвером жили в двух комнатах большой коммунальной квартиры. Чтобы понять наши чувства и переживания надо вспомнить, какие это были тяжелые и мрачные годы: ежедневно газеты разоблачали «врагов народа» — людей, которые еще вчера были уважаемыми руководителями или народными героями. Да и простые граждане, не имевшие никакого отношения к политике, исчезали бесследно. Никто не мог чувствовать себя в безопасности, а за сам факт наличия родственников за границей кара следовала незамедлительно. Но беда, слава Богу, обошла нашу семью стороной.

Однажды, зимним вечером, раздался звонок в парадную дверь и, на счастье, я оказалась рядом и открыла ее. На пороге, опираясь на трость, стоял мужчина средних лет в кожаном пальто; он спросил Бориса Иосифовича или Лею Самуиловну — твоих дедушку и бабушку или их родственников. Вначале я растерялась, ничего не могла понять и автоматически пригласила его войти в комнату. Он представился корреспондентом какой-то газеты, назвал свою фамилию и показал документ. Отца еще не было дома. Я сказала, что это квартира Вольских, и он может поговорить с Леей Самуиловной. Гость вежливо, но настойчиво попросил бабушку показать паспорт, и я никогда ранее не видела, чтобы у нее так дрожали руки и губы: она почувствовала, что прилетела долгожданная весточка от сына.

Рассказ пришельца был очень коротким и потому, что он был мало знаком с Давидом, и потому, что очень торопился. Уже более трех недель, как он вернулся из Испании, откуда посылал репортажи о событиях гражданской войны. По просьбе Давида и через своих коллег в Одессе узнал наш бывший киевский адрес, а там сообщили московские координаты.

В Испании, возле Барселоны, корреспондент встретился с Давидом, где тот командовал каким-то подразделением Республиканской армии. Во время одной из непрекращающихся атак немецкой или итальянской авиации мужчина был контужен и тяжело ранен в ногу; Давид буквально на себе под обстрелом вынес его с поле боя, а затем организовал срочную эвакуацию вместе с несколькими ранеными в Барселону. Поскольку советские военные и корреспонденты газет присутствовали в Испании под вымышленными фамилиями, Давид только перед отлетом догадался, что он из России и поэтому успел написать только короткую записку с фамилией и адресом в Одессе, а на словах просил передать, что помнит и любит.

Под умоляющим взглядом бабушки гость еще немного времени рассказывал действительные или вымышленные подробности, затем извинился, что очень торопится. Уже у самой двери остановился и сказал:

— Если я снова полечу в Испанию, то зайду за письмом. Быть может, судьба сведет нас опять с вашим замечательным сыном. — Несколько секунд гость постоял в нерешительности и добавил: — Никто не должен знать о моем визите.

Бабушка ничего не ответила, подошла к гостю ближе, встала на цыпочки и поцеловала в щеку. Но он больше не зашел, а через несколько месяцев мы прочли в газете список очередных «врагов народа», в том числе и его фамилию…»