Том Виттген - Осенний безвременник

— Что вам было нужно от Олафа Люка? — быстро спросил Симош.

— Ничего. Я ошиблась участком. Я шла к господину Рандольфу. — Её голос звучал совершенно естественно.

Симош сидел ошеломлённый. Прежде чем он смог что-либо Ответить, лейтенант подошёл к женщине и положил руку ей на плечо.

— Ну, тогда всё понятно, — сказал он весёлым голосом. — Вы по ошибке попали на участок Люка, он этим воспользовался и стал к вам приставать. Защищаясь, вы слишком сильно ударили его камнем по голове.

Она набросилась на Ольбрихта:

— Никто не может меня обвинять! Я его не убивала!

— Если вы наймёте хорошего адвоката, то, может быть, отделаетесь статьёй о необходимой обороне.

— Не прикасайтесь ко мне.! Вы не имеете права так со мной обращаться, в чём-то меня обвинять и задерживать!

— Мы ни в чём вас не обвиняем, — пояснил Ольбрихт. — Мы вас подозреваем, и наверняка не без 'оснований. — Он вопросительно взглянул на Симоша: — Вы оформите всё необходимое? Я тем временем доставлю её в тюрьму.

Симош кивнул, не торопясь достал из ящика стола формуляр. К сожалению, подумал он, её задержание не принесёт никакой пользы, если она по-прежнему будет лгать или отмалчиваться.

— Из-за одного лишь подозрения вы не имеете права сажать меня в тюрьму!

— Имею, — отрезал Симош. — Обстоятельства дают для этого основания.

— Мой ребёнок один дома, муж на работе.

— Когда речь идёт об убийстве, с этим можно не считаться.

— Речь идёт вовсе не об убийстве. Я… я приносила деньги господину Люку.

— Сколько? — спросил Симош равнодушно. — И за что?

— Двести марок. Он одолжил их господину Рандольфу.

Тут вмешался Ольбрихт.

— Лучше всего, если вы ещё раз всё обдумаете, притом здесь, у нас, — сказал он со вздохом. — Мы предоставим вам достаточно времени: целый день и целую ночь. Может быть, завтра утром вы всё вспомните.

Было ясно, что эта женщина многим рискует. То, что она пытается скрыть, похоже, имеет для неё большое значение. Вероятно, они с Люком заключили какую-то сделку, о которой знали только он и она, и теперь, когда, Люк мёртв, она не хочет открывать тайну. Может, она имеет отношение к махинациям с чековой книжкой? Что если Люк, каким-то образом втянул её в это дело, или она была его сообщницей? Может, они в тот вечер поссорились из-за денег? Тогда, конечно, речь должна идти о сумме не в две сотни.

— В расчётах между Люком и вами фигурировали гораздо более значительные суммы, — сказал старший лейтенант. — Однако мы не будем сейчас об этом говорить, если вы не хотите. Я сообщу вашему мужу или соседке, чтобы ваш сын не остался без присмотра.

— Но вам следует прежде всего проверить мои показания!

— Двести! — воскликнул Ольбрихт. — Милая моя фрау Зайффарт, зачем вы так безмерно уменьшаете?

— Затем… затем что это не имеет для вас никакого значения. Это не связано с убийством.

— Судить об этом позвольте нам самим.

— Вы напрасно тратите своё время. И моё.

— Почему вы принесли Люку деньги? — резко спросил Симош.

— Он шантажировал меня.

— Чем?

— Это мои личные дела.

— Сколько он у вас вымогал? — спросил Ольбрихт.

— Две тысячи. Я должна была вечером принести их ему на дачу.

— И что же?

— Я принесла.

Симош думал. Пять лет назад Она была любовницей Рандольфа! Не связано ли вымогательство Люка именно с этим? Однако невероятно, чтобы по такой причине у этой женщины можно было выманить две тысячи марок. Может быть, это новая уловка?

— Ну, вы отдали Люку деньги. Что же было дальше?

— Он положил их в железную банку. Там уже лежали какие-то деньги. Видимо, он многих обобрал таким образом. Я обозвала его мерзким мошенником.

— Он это стерпел?

— Даже рассмеялся.

— Дальше?

— Он погасил свет, чтобы меня никто не видел, и я в темноте спустилась в сад. По соседству открылось окно, и женский голос окликнул меня, назвав фрау Люк. Я испугалась, потому что фрау Люк примерно два года как умерла, и буквально бросилась бежать.

— Куда?

— К участку господина Рандольфа.

— Почему не на улицу?

— Мне хотелось побыстрей убраться с глаз этой жуткой особы, которая назвала меня фрау Люк.

Неожиданно Симош сказал:

— Идите домой.

Она в замешательстве посмотрела на него, встала и взяла из рук Ольбрихта свой жакет. Движения её были непринуждёнными. Покидая кабинет, она не сказала «до свидания», лишь кивнула в ответ на слова полицейских.

— Неприятная женщина, — буркнул Ольбрихт, едва за ней закрылась дверь. — Преподносит одну ложь за другой с таким спокойствием и наконец признаётся в том, что нам уже известно.

— Но что за всем этим скрывается? Она беспокоит меня. Прикажу понаблюдать за ней некоторое время. Когда вы вернётесь из Берлина, выясните, что она от нас скрывает. Вы собрали свою коллекцию фотопортретов?

Ольбрихт снял с вешалки пальто, надел его и похлопал по верхнему карману:

— Она у меня, так сказать, на сердце. Через полчаса наш гонщик стартует в Берлин:

Он хотел было выйти, но старший лейтенант остановил его.

— Минуточку. В каком вы опять виде? Уберите-ка руку с того места, где должна быть пришита пуговица.

— Она вчера вечером…

— Значит, в вашем распоряжении была целая ночь, чтобы пришить её. Быстро в секретариат! Пусть выручают из бедственного положения.

Ольбрихт с удивлением посмотрел на своего начальника, который, как всегда, был в безупречном костюме, кремовой рубашке и при галстуке.

— Не можете, что ли, быть немного понеряшливей, чтобы понимать нашего брата? — пробурчал он, выходя из комнаты.

На дворцовом острове в Кёпенике [6] Кёпеник — район Берлина. царила осень. На озере Вайсензе берлинцы кормили лебедей и уток. В Панковер-парке много людей сидело в пальто на скамейках, подставив лица бледному осеннему солнцу.

Лейтенант Ольбрихт с удовольствием посидел бы в парке или покормил уток. Он был бы не прочь и погулять по Шлоссинзель [7] Шлоссинзель — остров на реке Шпрее, где расположен дворец. или по Алексу [8] Александерплац, или Алекс, — одна из центральных площадей Берлина. , посмотреть на торопливо снующих берлинцев с пакетами для покупок в руках и туристов, обвешанных фотоаппаратами. Однако ему нужно было в очередной почтамт — почтамт на Ратхаусштрассе. И опять неудача. Никто не мог вспомнить Олафа Люка, несколько дней назад снявшего здесь со счёта шесть тысяч. Лейтенант понял: чем крупнее и оживлённее почтамты, тем у него меньше шансов на то, что Люка вспомнят.

Ольбрихт брёл по Ратхаусштрассе. Пусть водитель немного подождёт. Откуда ему знать, сколько времени требуется для розыска? Само слово «почтамт» уже наводило на Ольбрихта грусть. Берлин — город почтамтов. И за полдня ему предстоит посетить все те, которые Олаф и его сообщник— а в том, что таковой имелся, лейтенант был твёрдо уверен — обобрали в течение двух дней, заполучив шестьдесят тысяч марок. Правда, у Люка дело шло медленнее, ведь ему приходилось притворяться, получать деньги, считать их. Ольбрихт же смело шёл вперёд, предъявляя удостоверение. Затем — короткая беседа с заведующим почтамтом и его служащими, которые в те дни работали. Некоторые вспомнили Люка. Такой бледный, с длинным лицом. Да, это он на фотографии. Запомнился ещё и тем, что очень радовался, когда получал свои несколько тысяч. Наверно, очень хотел что-то приобрести или погулять на славу. Но ни один из почтовых служащих ничего не мог сказать о людях, изображённых на других фотографиях, — их никто не видел. Люк подходил к кассе всегда один.