Томмазо Ландольфи - Осенняя история

В то время, когда произошла эта история, война забросила меня далече от привычных мест. Два грозных чужеземных войска сошлись тогда на наших землях в лютой схватке, и всем казалось, что не будет ей конца. Тех не сочтешь, кто пал невинной жертвой беспощадной брани. Многим побросать пришлось дела, добро, родных и близких и месяцами, а порой годами искать прибежища в дремучей, отдаленной стороне. Тому причиной — ненасытная потреба в имуществе и людях одного из войск (завоевателя, что шаг за шагом отступал во все концы страны под натиском другого войска — освободителя), а также дух отчизнолюбия или боязнь покрыть позором собственное имя. Одни по мере сил иль по природной склонности объединялись для борьбы, а то и нападения с оружием в руках. Другие, как могли, давали неприятелю, пускай бездейственный, отпор. Иные просто норовили держаться вдалеке от этой смуты.

Вот так и я входил в один из названных разрядов, и жизнь моя на длительное время превратилась в скитания изгоя, даже разбойника, скрывавшегося от непрерывной травли в труднодоступных дебрях. Такой удел достался не только мне. По-всякому бывало: случай то с этими меня сводил, то с теми. В конце концов, со мной остался один-единственный товарищ. Мы забрели в нехоженые горные места, располагавшиеся, впрочем, невдалеке от обжитого мира. Прекрасным золотоосенним днем дороги наши разошлись на время, и мы надумали расстаться до ближайшей ночи. Условились о месте встречи и распрощались в чаще леса (заприметив на нижних склонах внушительный отряд, насильно набиравший пополненье). Но свидеться нам было не дано.

Все утро я бродил по лесу. Ближе к полудню хлынул буйный ливень, заставивший меня искать уж если не жилище, так хоть заброшенную хижину. На опушке я столкнулся с усиленным дозором, из тех, что шарили в горах, отлавливая дезертиров. Солдаты гаркнули мне: «Стой!» Когда же я не подчинился, приветствовали беглеца ружейным залпом. Я бросился назад, надеясь, что в незнакомый лес они не ступят. Вскоре я услышал хруст валежника и понял, что солдаты идут за мною по пятам. Тогда я стал все выше забираться в горы, к вершинам исполинского массива. Напрасно я хотел сбить с толку моих преследователей, петляя из последних сил, да так, чтобы не слишком отдалиться от оговоренного места. Их было много — я один. Они раскрылись веером, я чувствовал, что жизнь моя висит на волоске. Временами я замечал соседние дозоры; непреднамеренно они вставали на моем пути. Так продолжалась эта кровожадная охота до самого захода солнца.

Опасность ненадолго миновала, хоть я уже порядком отошел от заповедной цели. Сгущались сумерки, но сумерки промозглые. Ночь я решился провести там, где я был. Читатель может сам представить, что это была за ночь: насквозь промокший и голодный, я примостился под открытым небом высоко в горах. И все ж забылся кратким сном, который от меня прогнал холодный предрассветный ветер.

Уже и не надеялся я снова встретить моего товарища. Я знал, что эту ночь он тоже поневоле был в бегах. Ничто теперь не принуждало меня вернуться к изначальной точке, тем паче, после случившегося накануне мне следовало бы держаться от нее как можно дальше. Со своего уступа я оглядел окрестности. За горным кряжем, внушительным и незнакомым, раскинулась долина. Возможно, там я отыщу уединенное селение, еще не до конца опустошенное завоевателем. Так рассудив, я зашагал вперед. Но только я успел сойти к подножию утеса, как увидал очередной дозор. Меня не замечая, он двигался прямехонько ко мне. Подобных встреч мне нужно было избегать. Прячась от облавы — одной, второй и третьей, — я скоротал весь день, нисколько не приблизившись к заветной цели. Еще с утра я истощил свои немногие припасы и от усталости валился с ног. Но вопреки всему я положил любой ценой добраться до жилья, покуда не померкло небо. Скрываясь в зарослях кустарника, я начал спуск.

Подо мною расступался большой овраг, покрытый густой растительностью. Почти отвесно рассекая гору едва не от вершины, он через тысячу шагов переходил в широкое плато. При крайней незавидности моих тогдашних обстоятельств, мне не забыть всей первозданной прелести тех мест, как не забыть навеянного ими неясного волненья или таинственного страха. Впрочем, скорее это чувство объяснялось усталостью и нервным напряжением.

Сойдя до половины кручи, я замер в нерешительности. Во что бы то ни стало я хотел добраться до жилья, но сознавал, бесспорно: войти в долину до темноты означало самому отдаться в неприятельские лапы, ибо дозоры частенько располагались биваком вдали от основных стоянок, в доступной горной местности. Если ж, напротив, меня застигнет ночь, то в незнакомых мне горах я не найду ни верного пути, ни подходящего приюта. А в довершение всего непроходимым сделался и сам овраг. Массивные и плоские утесы, став скользкими, нависли друг над другом на многомерной высоте, прикрытые глухим кустарником, произраставшим в их расселинах.

Пока я предавался невеселым размышленьям, мой взгляд упал на некое подобие тропинки или козьей стежки. Чуть ниже она взрезала склон оврага и огибала наизволок его хребты по обе стороны. Спустившись, я и вправду различил пастушью тропку, едва приметную по беспорядочным следам копыт. Решил пройти по ней кто знает, вдруг набреду на хижину, и не спускаясь до низины. Осталось выбрать, по какой тропе идти. Наудачу я зашагал по левой. Осилив склон, взошел на гребень. Здесь меня ждала картина, отраднее которой в тот миг и не придумать. Цель тягостных, отчаянных скитаний лежала у самых ног: на удалении всего лишь нескольких ружейных выстрелов виднелся дом! Из печной трубы вилась взлохмаченная ветром струйка дыма и растворялась в волглой мгле. Нестройный тот дымок сам по себе, возможно, выглядел уныло, но мне он несказанно приглянулся. Воспрянув духом, я устремился к долгожданному пристанищу.

Оно расположилось на плоскогорье, столь крошечном, что боле походило на приступок, зажатый со всех сторон хребтами. К плоскогорью нисходили два-три обширных склона. Дом окружало несколько усадебных построек. Он возвышался основательно, с достоинством, скорей напоминая фамильное поместье или замок, а не ферму. Здесь я наверняка найду приют и пищу, если, конечно, удостоюсь этих благ.

И впрямь, пока я поглощал тот краткий путь, недавний мой восторг прошел. Теперь мной овладели сильные сомнения. В ту пору многие протягивали руку помощи бездомным странникам, в каждом из которых им виделся гонимый патриот. Однако такого рода помощь была сопряжена с немалым риском, а иногда грозила и прямой расправой. Судите сами: мог ли незнакомец, чей внешний вид не вызывал особого доверия (я был вооружен и перепачкан грязью, а одичалое лицо густой покрылось бородой), питать надежду на гостеприимство в глухих горах и под покровом ночи? Мало ли, помимо истинных сынов отечества, найдется здесь предателей, лазутчиков, злодеев? Вполне возможно, что в доме жили лишь старики да женщины, которым уберечься удалось пусть не от всех — хотя б от слишком явных притеснений со стороны завоевателя. На страх и риск они не покидали свой очаг. Коль так, то немощные эти обитатели при появлении моем скорее понадежнее запрут засов. А что я в одиночку против накрепко закрытой двери?