Алексей Макеев - В волчьей стае

Сашка вздохнул – мобильник сдох. Баринов выбросил телефонную трубку в унитаз, сам сел, опустив голову. Успел услышать его слова Апостолов или нет?

– Надо ждать, – сказал он мрачно.

– Что ждать? – усмехнулся Сашка. Сергей удивился его неожиданной стойкости в такой экстремальной ситуации. Сашка уточнил с сарказмом, что он ожидает: – Когда нас зарежут?

– Когда нас спасут, – отозвался Баринов, сам не веря своим словам. Но ему было жалко, что тупой Филиппов поплатится своей никчемной жизнью за… Сергей уточнил, сидя на унитазе с закрытыми глазами: – А если зарежут или порвут, как Крольчонка… за благое дело… все должны знать, Сашка, все, кем бы они себя ни мнили – закон покарает по всей строгости!

Сашка вдруг вскинулся обиженно:

– Ты за благое дело, а я за что? За те копейки, что ты выдавал, давясь от жадности?!.

– Фрукт ты, Филиппов.

– А ты овощ! Втянул меня… в самое дерьмо.

– Дерьмо в унитазе. А ты около унитаза. Так что радуйся.

– Я и радуюсь, – отозвался со злостью Филиппов.

– Тогда радуйся молча!

Сгустилась тишина. Говорить с Сашкой больше не хотелось – лучшие мысли о его героизме и выдержке теперь сменились яростью – Филиппова ничто не изменит, он дитя нового циничного времени.

Сергей чувствовал телом каждый шорох, каждое движение за стеной, отделявшей туалет от коридора. Прошел кот. За трубой шуршал паук. Нервы были напряженными тугими струнами.

Сколько прошло времени с той поры, как они затаились в туалете: десять минут, сорок? Кто-то подошел, дернул дверь туалета на себя. Дверь не подалась – заперто. Подошедший удивился.

– Кто там?

Сергей подобрался. В дверь пнули и ушли.

По коридору прошли двое. Пробежали люди. Опять дернули за ручку двери. Сашка в испуге навалился на Сергея. Тот не шевелился.

В дверь нетерпеливо забарабанили.

– Бум-бум-бум-бум!

Пробежали еще несколько человек. И вдруг…

– Сука-а! А-а…

В коридоре дрались.

– Сука! Вот сука! – надрывно стонал явно русский мужик.

– Эй, кто там?! Открывай, на хрен! Изрешечу! – В дверь стали бить ногами, а потом железом автомата. – Открывай, или сквозь дверь захреначу!

Сашку забила дрожь. Сергей сдавил его руки – молчи!

Хрясть! Дверь сорвалась с петель (шурупы от древности прогнили). Еще удар – вышибли.

Сашка зажмурился, повернулся спиной к снопу света из проема. Сергей увидел трех омоновцев в униформе и черных масках, скрывающих лица, с короткими спецавтоматами. Их тут же оттеснил, в мокрой от дождя зимней кожаной куртке с богатой волчьей опушкой, улыбающийся Матвеев.

– Ха-ха! Знакомые все лица. Как мне надоело вас извлекать из всевозможных туалетов… Педики, на выход!

Сергея затрясло – накатила внезапная слабость и муть. Он столкнул с себя Филиппова, бледного и потного, в полуобморочном состоянии.

– Сам педик! – огрызнулся он на Матвеева. – Детей нашли?

– Нашли. Прямо перед видеокамерой. Чистая работа, Сережа. Ты профи, я всегда это знал. Эй, Филиппов, ты можешь не выходить, оставайся, опростайся в унитаз, иначе в служебную машину не пущу. Ха-ха. Потный какой! А что вы все-таки делали в туалете в темноте?

– Петя, перестань, – попросил Сергей, выходя в коридор. – Не смешно.

Филиппов уперся лбом в холодную стену. Омоновцы провели нескольких боевиков, загибая им головы вниз. Матвеев закурил, сплюнул на ковровую дорожку в коридоре.

– Я понял, Баринов, ты помирать собрался. Твой Хавьер только что себе горло перерезал, когда понял, что попался с поличным…

– Я дядю Лешу ждал, а тебя нет…

– Конечно, ты мою машину спустил, что же ты меня ждать будешь!

– Верну я тебе долг!

– Надеюсь, Баринов. Только из-за этого и гнал спецгруппу, не щадя автотранспорт. А так бы… Ха-ха-ха!

– Дурак, – отозвался Сергей. Смеяться не хотелось. Хотелось сесть в уголке, закрыть лицо руками и расплакаться навзрыд…

Не оборачиваясь на Матвеева, Сергей вышел в просторный зал, обитый алым бархатом. Здесь сотрудники спецгруппы выворачивали нутро ящиков комодов и тумбочек. Щелкали затворы фототехники, полыхали вспышки.

– Привет, Сережа, – поздоровался фотограф, увидев Баринова среди бедлама.

Сергей вяло пожал его руку. Он до сих пор не верил, что вышел сухим из смертельной передряги. Мозг пульсировал предательской слабостью. Он жив, а студия Хавьера разгромлена. Он спас детей и пресек еще тысячи новых преступлений. Почему же так плохо, что блевать хочется?

Появился Апостолов, крепко пожал пятерню Сергея.

– Как ты? Белый весь.

– Плохо.

– Это нормально. Тебе выпить надо. Мой дурень в порядке?

Сергей только кивнул.

Апостолов обернулся к одному из омоновцев в маске:

– Алеша, здесь у них алкоголь должен быть… Парням выпить надо, видишь, колотит… – Он обратил свое внимание на Сергея. – Вазелин прилетает завтра, утренним рейсом. Мы установим наблюдение за последней конспиративной квартирой его банды – там пятеро охламонов сидят безвыходно, видимо, его «гвардия». Надеюсь, до прилета босса их никто не известит о твоих «проделках». Телефон в квартире им отключили – ведем «ремонтные» работы на линии. Но у них есть мобильники.

– Звонить им уже некому, – влез в разговор Матвеев.

– Будем надеяться, что так, – сказал Апостолов.

Сергей кивнул головой. Один из омоновцев в маске поднес ему большой бокал темного стекла, на две трети заполненный темной влагой. Сергей залпом выпил.

Матвеев воодушевился:

– Тут коньяк подают!

– Портвейн, «три семерки», сорок девять рублей за бутылку ноль-семь, – пояснил омоновец.

Сергей, еле удерживая рвотные позывы, пошел прочь из квартиры.

Больной от нового «смертельного приключения» Филиппов стоял на улице, у входа в подъезд, смотрел в дождь – капли били по лицу. Они обжигали ледяным холодом, но он с наслаждением ощущал их удары – он остался жить. Жизнь – это самое лучшее, что может быть!

К прилету рейса из Челябинска Сергей приехал в аэропорт. Он увидел телохранителя Вазелина. По словам Апостолова, всего «гвардейцев» пятеро. Троих Сергей знал в лицо, потом разглядел еще двух амбалов в модных солнцезащитных очках, черных костюмах (куртки нараспашку), блистающих бритыми полированными черепами, без головных уборов.

Вчера вечером Сергей обрадовал Филиппова, вручив ему еще пятнадцать тысяч рублей и отпустив отсыпаться на неделю. Петьке Матвееву он отдал сорок тысяч – справедливая цена его ржавому рыдвану. Матвеев сказал, что если его «карету» все-таки отыщут, он претендовать на нее не будет, пусть Сергей ездит на ней, сколько влезет, только надо будет переоформить документы, а он, Петька Матвеев, за полученные сорок тысяч немедленно купит себе давно присмотренную «девяносто девятую» в хорошем состоянии.