Дэвид Дэвис - Шерлок Холмс и Дело о крысе

— И каковы ваши предположения?

— Так я их только что изложил. Баронесса должна оставаться неподалёку от Лондона и вблизи путей отступления, при этом логово её должно быть хорошо защищённым, тайным и скрытым от глаз. На ум немедленно приходит какой-нибудь большой дом между городом и побережьем, что-то вроде Кресент-лодж.

— Безусловно. И ведь Майкрофт сказал, что за последние пять лет она сменила несколько подобных домов.

Холмс кивнул.

— Однако логика мне подсказывает: узнав, что полиция начала на неё охоту, она сменит привычный стиль. Привычное всегда проще отследить. Я представляю себе ход её мысли и совершенно убеждён, что у неё было заранее подготовлено укрытие на случай всяких неожиданных осложнений — вроде нашего с вами побега. Так что мы всего лишь заставили её поторопиться с тем, что она в любом случае собиралась совершить.

— Вы хотите сказать: уйти в подполье?

— Вот именно, Уотсон. Наша дама прекрасно знала, что как только замысленный ею коварный план начнёт осуществляться, её положение станет опасным. Знала, что вся мощь Скотленд-Ярда и британского правительства будет направлена на то, чтобы обнаружить её местопребывание, а следовательно, ей будет грозить серьёзная опасность.

— Итак, она не в большом пригородном особняке. Тогда где?

— Точно не знаю, но, как говорится в детской игре, становится всё теплее. Уж точно теплее, чем было сегодня утром, — и всё благодаря нашему приятелю Сальвини.

Я покачал головой.

— Всё равно не понимаю.

— Давайте вернёмся к нашим обоснованным предположениям. Фактов у нас немного, и всё же нужно пустить в ход те фрагменты, которые я извлёк из гипнотического транса. Попробуем придать им смысл. Итак, вода, причём вода застойная, а также ржавые цепи наводят на мысль о причале или некоем канале. Я склоняюсь с каналу.

— Почему?

— Потому что, по моим представлениям, речь идёт о складском или фабричном здании прямо в Лондоне.

— О фабричном здании?

— Разумеется, заброшенном. Принадлежащем некоей обанкротившейся фирме.

— А почему именно фабричном?

Холмс подался вперёд, в тусклом свете фонаря, освещавшего салон кэба, глаза его засверкали от возбуждения.

— Сами подумайте, Уотсон: чёрная башня до самого неба, круглая чёрная башня. — Он поднял вверх палец затянутой в перчатку руки и поднёс к моему лицу. — Представьте себе силуэт, друг мой.

— Господи помилуй, Холмс! Я, кажется, понял: труба, фабричная труба.

Холмс негромко фыркнул от удовольствия и откинулся на спинку сиденья.

— И фабрика эта принадлежит некоей фирме, название которой начинается на буквы «е» и «эль». Или, возможно, это аббревиатура названия.

— Великолепно! — воскликнул я, не сдержав восторга.

— Скажем так: великолепное предположение. Не исключено, что мы строим замок на зыбучем песке. Но другого нам пока в любом случае не дано. И я ещё не понял, как включить в эту зыбкую картину хищную птицу.

— Что мы будем делать дальше?

— Вернёмся на временную базу, в клуб «Диоген», проверим, нет ли каких новостей от Майкрофта или Лестрейда. После этого предлагаю пообедать. Утро выдалось долгим, а позавтракать мы не успели.

Он улыбнулся и выглянул в окно экипажа.

— Холмс, не раздражайте меня. А что потом?

Улыбка его сделалась ещё шире.

— А потом предпримем некоторые разыскания в Реестре компаний.

Нас ждали сообщения и от Майкрофта, и от Лестрейда. Послание Майкрофта было кратким: премьер-министр проинформирован о нашем участии в расследовании и выразил своё одобрение. Кроме того, Майкрофт напоминал брату о необходимости регулярно докладывать о развитии событий.

— Буду, — буркнул мой друг себе под нос. — Как появится что доложить, сразу и доложу.

Послание Лестрейда было более содержательным. Полицейские на рассвете ворвались в Кресент-лодж и не обнаружили там никого, кроме мёртвого негра, которого, судя по всему, «разорвал какой-то хищник». Элис обеспечили полицейскую защиту, а доктор Карсуэл исчез.

Холмс молча прочитал оба сообщения, а потом передал их мне.

— Этот разорванный хищником, вне всякого сомнения, Джосайя Бартон, — заметил я.

Холмс кивнул.

— Заслуженный конец для того, кто наживался и получал удовольствие, мучая животных. В мире и так достаточно варварства, незачем умножать его на потеху ущербным представителям человеческого рода.

На миг перед глазами у меня встала арена, залитая крысиной кровью.

— Впрочем, вряд ли его смерть стала для баронессы тяжкой утратой, — продолжал Холмс. — Она в нём больше не нуждалась. Всё, что от него требовалось, — предоставлять полигон для изучения новой породы крыс, которые с каждым поколением становились всё крупнее и свирепее. Но исследования завершены, и теперь самый опасный человек — Карсуэл. Это он обладает обширными познаниями о свойствах чумной бациллы, которой и будут заражены крысы перед тем, как их выпустят на свободу.

— И сколько там этих тварей?

— Не знаю. Наверняка среди них гигантская матка, та, которую вы видели на «Матильде Бригс». Очевидно, через несколько дней она принесёт своё чудовищное потомство. У обычной крысы, как правило, рождается пять-шесть детёнышей, но с этим видом всё может быть иначе. А уже через несколько дней после рождения они будут готовы разбежаться по улицам Лондона, неся в себе смерть.

— А сейчас они находятся на том складе, где укрылась баронесса?

— Будем надеяться, что так.

— Вы вот предлагали пообедать, но этот разговор совсем лишил меня аппетита, — пожаловался я уныло. Сердце сжималось от тяжких предчувствий.

Холмс усмехнулся:

— Пустое, друг мой. До дверей «Марцини» я вас как-нибудь дотащу, а там, как только вы унюхаете их восхитительные спагетти по-болонски, голод вернётся с удвоенной силой. Уж вы мне поверьте.

Я, как всегда, поверил Холмсу, хотя в мозгу моём по-прежнему теснились мрачные предчувствия. Впрочем, едва мы уселись в ресторане за столик и предварили трапезу бокалом шерри, настроение у меня поднялось, как и предсказывал мой друг. Холмс же приходил в себя прямо на глазах. Следы перенапряжения и тёмные круги под глазами почти исчезли, он непринуждённо и оживлённо болтал на самые разные темы, ни разу не упомянув о страшном деле, расследованием которого мы занимались.

Под конец обеда, по ходу которого мы выпили полбутылки кьянти, я почувствовал прилив бодрости, но тут мне пришло в голову, что жизнерадостное настроение Холмса, скорее всего, искусно разыграно им, причём разыграно ради меня. Он пытался поднять мой дух, чтобы отвлечь от мыслей о той безнадёжной задаче, которая стояла перед нами, — и почти преуспел. Когда официант принёс нам кофе, я улыбнулся и похлопал Холмса по руке.