Буало-Нарсежак - Мистер Хайд

— А почему ты мне никогда не рассказывал о своем детстве? — спросила она.

Когда она переходит на «ты» — жди опасности. Жантом замкнулся в себе.

— Я не очень люблю это время, — ответил он.

— А ты думаешь, читателям оно понравится?

— Это разные вещи.

Наступило молчание. Наконец она затушила сигарету и подвела итог:

— Зря вы не доверяете мне.

Аудиенция окончена. Жантом положил в карман счет и, не прощаясь, вышел. Позади него зажглась красная лампочка. Он вне себя. Ни гроша она не получит. Впрочем, она ничего от него и не ждет. Просто ей доставляет удовольствие издеваться над ним. Напоминать, что он живет за ее счет. Но не вечно же ему быть ее постояльцем.

Он вошел в комнату, которую называет иногда своей «каморкой», и в порыве мщения схватил валявшийся на полу рядом с креслом роман Валери, уже и так истерзанный бесчисленными унизительными пометками. Наугад прочитал.

«Хватит молоть вздор, — проскрипел Гислен».

Сразу успокоился и закрыл книгу. Об этой фразе он забыл. Но она воздает ему за все обиды. О такой глупости можно только мечтать. Прошел в свою крохотную кухню и вернулся оттуда со стаканом минеральной воды. Он пьет только «контрекс». Проглотил таблетку успокоительного, прописанного Бриюэном. Надо бы, конечно, прочитать инструкцию, ведь наверняка есть какие-то противопоказания. Потом вырвал из блокнота лист и уселся за письменный стол, в ожидании. Поскольку речь идет именно об ожидании. Он будет действовать так, как рекомендовал врач, ждать появления идей, ассоциаций, и когда одно воспоминание вызовет другие (так магнит притягивает иголки), он их тотчас запечатлеет на бумаге. Сам он не постигнет их смысла. Но Бриюэн, возможно, окажется более проницательным. На этот раз он полон решимости идти до конца. Парализующее его чувство бессилия, когда он пытается сконцентрировать внимание, вызвано проделками подсознания. О бессознательном он знает не больше, чем многие другие. Все это сводится к довольно расплывчатым понятиям: комплексы, отторжение, цензура, «сверх-я», «оно». Есть ошибки, которые рассудок изгоняет сам по себе, точно так как фальсификатор подделывает секретный документ. От него остается только тень рисунка в не поддающейся расшифровке филиграни. Итак, сейчас ничего положительного ждать не приходится. Но он бы уже одержал победу, если бы ему удалось противостоять внутренней несобранности, преодолеть панику от разрозненных воспоминаний. После визита к Бриюэну его подавляет уже не впечатление, что за ним идут по пятам на улице — он познал и испытал это довольно утомительное чувство, а ощущение, что его преследуют «изнутри», что, скрываясь в его тени, за ним следит, шпионит какая-то таинственная личность, готовая покончить с ним, если он слишком разговорится. Опасность он чувствует, как порыв холодного ветра на затылке. Будь что будет! Цель он себе поставил. Он обязательно должен разобраться в деле Жантома.

Что тогда произошло? Может, надо начать с пожара на мельнице? Здесь врачу он солгал. Сказал, что при этом не присутствовал, но он солгал, он должен был там находиться — ведь пламя он видел. Но действительно ли видел? Не путает ли он два пожара? Машинально написал: плоскодонка. Что это такое — плоскодонка? Нет никакой проблемы. Плоскодонка — это ярлык, рыбацкая лодка. На мельнице раньше она была. Он ходил на ней с отцом ловить плотву. На лодку спускались прямо из дома через ржавую дверь у водостока. Переправившись на веслах через Сарту, они закрепляли лодку на двух шестах, отец сидел на одном конце, сын на другом, и между ними устанавливалась удивительная тишина, наполненная тысячами речных голосов, к которым постоянно примешивался шум падающей воды.

Почему глаза у Жантома были влажными? Плачущий в нем ребенок не мог быть гадким мальчишкой. Следовательно, он вправе допустить безумную мысль — да, в тот вечер он находился на мельнице. Стоящее перед глазами пламя отражается в воде. В водах Сарты, разумеется. Но он же тогда учился в колледже Святого Варфоломея. Правда, субботние и воскресные дни проводил дома. Мельница загорелась вроде бы в субботу вечером. Надо просмотреть газеты в архиве. Еще раз написал: плоскодонка. Приложил к глазам сжатые в кулаки ладони. Из окон сыпались искры. Они падали, в реку снопами, фейерверками огня, как на празднике 14 июля. Плоскодонка медленно плыла по течению. Кто-то сидел рядом. Помнит руку, обнявшую его за плечи, голос: «Бедный малыш». Вероятно, мать. Вся эта сцена напоминает изъеденный временем документ. Он не сомневается, кажется, только в том, что пожар распространился очень быстро и что мать и ребенок спаслись от пожара на лодке, поскольку огонь отрезал иной путь к берегу.

И это все? У Жантома сложилось такое впечатление, будто его допрашивают, более того, с пристрастием. Кто? Он сказал все, что знает. И тем не менее хочется сказать больше. И он действительно мог бы сказать чуть больше, повторить, например, то, что он отвечал людям, которые задавали ему вопросы позднее, после похорон. В памяти всплывают осколки воспоминаний. Да, конечно, у них имелся запасной мотор. Его смастерил работник. Мотор, работающий на бензине. Пользовались им не часто. По этому поводу работник часто спорил с хозяином. И с хозяйкой. Странно, Жантом называет их хозяин, хозяйка, а не папа и мама, как будто у него никогда не было семьи. И снова все смешивается, как потревоженное на поверхности воды отражение.

Жантом слегка потянулся. Тело одеревенело, онемело, ноги затекли. Дважды он написал слово «плоскодонка». И что дальше? Из одного слова рассказ не получится. И все же самого себя он исследовал гораздо глубже, чем обычно. Прошел вдоль запретной зоны, концентрационного лагеря, где томятся призраки, мельком разглядел их слепые лица, прижавшиеся к решетке. Тетя Элоди тоже стоит там. На правой щеке у нее яркое родимое пятно, что делало одну сторону лица ужасной карикатурой на другую. Чтобы скрыть его, она обычно носила на шее любимую кошку, словно ребенка, нежно прижавшись щекой к ее мордочке, и та ревниво шипела, как гусь, когда к ней подходили слишком близко. Вызвать в памяти это лицо ему не составляет труда. Совершенно невыразительная физиономия. Лунообразная, отсутствующая, как на свадебной фотографии. А вот Жюльенна, служанка, «мама Жюльенна», всегда готова появиться. Черная кофта, косынка, сложенные руки во время минутного отдыха между делами. Вот она шевелит губами. Она разговаривала сама с собой на кухне, в саду, около клеток, где животные по-своему приветствовали ее, встав перед решеткой на задние лапы. Как же этот лазарет смог исчезнуть меньше чем за час в ужасающем гаме криков, лая, воя? А потом? Что осталось? Куски обгоревшей шерсти в лужах воды и клубах дыма. Пожарные собирали их лопатами и ловкими движениями бросали в мусорный ящик, Жюльенна рыдала. А тетю Элоди унесли на носилках.