Буало-Нарсежак - Шусс

— Назад… Отойдите все… Назад.

Я спросил у человека, наступившего мне на ногу, кто это.

— Врач курорта, — ответил он. — Он отвезет Деррьена в Ниццу, чтобы сделать рентген.

Люди покидали зал, и я узнал доктора Росси, учившегося в Гренобле. Он пожал мне руку и сказал:

— Неудачное падение. Возможно, разрыв связок правой лодыжки [12] . Но чтобы у меня было спокойно на сердце, он должен полежать месяц в гипсе.

Наконец я смог протиснуться к Деррьену.

— Как это произошло?

— Если бы я знал, — ответил он. — Все задают мне тот же вопрос. Очень сожалею, но все произошло так быстро!

— Очень больно?

— Немного, когда опираюсь на ногу, но со мной уже происходили такие штуки, это не очень страшно. Мне стыдно перед мадам Комбаз. Приходите в клинику навестить меня.

Деррьен поднялся, повис на руке врача и, поддерживаемый слева Лангонем, прыгая на одной ноге, вышел. Тут я заметил Эвелину, буквально забившуюся в уголок бара с пустым стаканом. Я сел напротив нее.

— А что я говорила, — пробормотала она. — Если бы я не была такой ленивой, я переписала бы это проклятое письмо двадцать раз, и ничего бы не произошло. «Он упадет», «Он упадет». Никто не хотел верить, и вот пожалуйста.

У Эвелины был остановившийся взгляд, губы дрожали. Внезапно ее лицо превратилось в маску ярости.

— Не смотри на меня так, — закричала она. — Да, я выпила. Здесь, совсем одна, ожидая, чем все это кончится. Я выпила, как делал мой отец, когда все на свете ему опротивеет.

— Но Деррьен… — начал я.

— А мне плевать на Деррьена, мне плевать на весь ваш цирк. Я хочу умереть.

Эвелина скрестила руки на столе, оттолкнув при этом стакан, и уткнулась в них лицом. Бармен издалека сочувственно покачал головой.

— Эвелина, маленькая моя, пойдем отсюда.

Я погладил ее волосы и ласково прошептал на ухо:

— Мы вернемся в Пор-Гримо и спокойно обсудим, что будем делать дальше.

Она на все упрямо отвечала: «Нет». Подошел Дебель. Все эти детали теперь начинают всплывать в моей памяти.

— Мадам Комбаз хочет видеть нас троих, — сказал он. — Лангонь уехал с Деррьеном и врачом. Мы присоединимся к ним в Ницце.

— Эвелина, слышишь? Мать хочет тебя видеть. Пошли, это не надолго.

Увы, оказалось надолго. Об обеде, заказанном Дебелей, не могло быть и речи. Я не знаю, кто им воспользовался, наверное, приглашенные. Вспоминаю, что нам принесли сандвичи, которые остались нетронутыми на подносе. Берта, казалось, владела собой, хотя была страшно бледна.

— Я хочу подать жалобу. Теперь это дело полиции. Очевидно, что оба падения подстроены. Меня хотят разорить, но они ошибаются. Я потребую расследования.

— Дорогой друг, — сказал Дебель, — не будем закусывать удила. Подумайте, у вас в качестве доказательств есть только два анонимных письма.

— Но этого достаточно, — ответила Берта, — чтобы провести расследование на фабрике.

— Вы восстановите против себя весь персонал, — спокойно продолжал Дебель… — И все, кто хотел бы купить «комбаз», подумают, можно ли продолжать доверять этому снаряжению. И это в разгар сезона. Послушайте, я хотел бы, чтобы вы прослушали запись моего позавчерашнего телефонного разговора. Пойду принесу.

Он исчез с живостью молодого человека.

— Я в курсе, — сказал я. — И разделяю его мнение. Подождем и все обдумаем, какого черта торопиться!

Дебель уже вернулся, принеся маленький магнитофон, который он поставил на стол между нами, и начал манипулировать ручками и кнопками. Это никогда не удается с первого раза, вот почему у меня ужас перед всякой техникой. Отрегулировав звук, Дебель объяснил:

— Это голос Летелье, дорогой друг, вы его знаете? Он не слывет трепачом. Послушайте.

Мы услышали, как Летелье прощупывает почву, интересуясь состоянием здоровья фирмы «Комбаз». Настали трудные времена, промышленники проявляют интерес к концентрации производства…

— Хватит, — закричала Берта, — остановите. — Она сердито поднялась, зажгла сигарету, хотя пепельница и так уже была полна окурков, и прислонилась к батарее отопления. — Никогда, — сказала она, — мой отец не продал бы фирму. Я вам клянусь, что заставлю всех признать этот чертов «велос». Альбер немного повредил голеностоп, но сколько раз он падал за годы соревнований? Почему мы должны раздувать это падение? Кроме того, не забудьте, он тренировался целую неделю без сучка и задоринки.

— Да, — сказала Эвелина, — но это был первый спуск на пределе.

— На пределе? — озадаченная Берта сменила тон, допустив нотку сомнения. — Ты хочешь сказать, на полной скорости?

— Именно. Я сама ничего не видела. Но я слышала в баре… Думаю, что лыжи, как машины, имеют предел сопротивления?

Предположение ударило нас, как кнутом. Мы об этом не думали. Лангонь был так уверен в себе. Эвелина нас надоумила, и, несомненно, от этого нельзя было отмахнуться.

— Это предположение в баре, кто его высказал? — спросила Берта.

— Не обратила внимания. Это не Деррьен, он был слишком далеко от меня. Я только услышала, как кто- то сказал, что у лыж, возможно, есть дефект.

Разгадка, которую мы искали, начиная с несчастного случая с Галуа, ослепляюще яркая, явилась нам. Берта сразу устало поникла.

— Если это верно, — пробормотала она, — надо пересмотреть все наши планы. Надо расспросить Альбера на свежую голову. Пусть он постарается припомнить. Может быть, он почувствовал, что лыжи теряют контакт со склоном, или заметил какую-нибудь другую ненормальность. Только он может решить.

— А как мы поступим сейчас? — спросил Дебель.

— Спустимся вниз, — сказала Берта, — и объявим всем, что я подаю жалобу на анонима. Во всяком случае, лучше, если будут говорить о саботаже, а не о производственном браке.

Я думаю, дорогой Поль, на этом закончить свои заметки. Я только добавлю один важный момент, который упустил из-за своего волнения: свидетельство Деррьена. В конце дня мы все вместе навестили его в клинике Де Рикье в Ницце. Рентген подтвердил диагноз доктора Росси. Кроме того, ушибы, синяк на плече, словом, ничего серьезного. Альберу разрешили покинуть клинику на следующий день. Вот что он сказал: в сущности, все было очень просто — его оторвало от склона на маленьком бугорке и он полетел по воздуху.

— К этому времени я развил уже большую скорость, хотя не прошел и четверти спуска, — продолжал Деррьен. — Если бы не эта неприятность, я бы поставил рекорд трассы.

— Когда вас будут завтра интервьюировать, а вас непременно будут подстерегать, повторите им это, — попросила Берта. — А потом?

— Потом я плохо приземлился и упал. Это полностью моя ошибка. — Он подумал и добавил: — Нет, конечно, не совсем. Я отклонился в сторону. Как вам это объяснить? — Правой рукой Альбер изобразил наклон трассы, поясняя: — Я нормально ехал. — Затем он положил левый кулак на руку. — Вот бугор. Нормально я должен был оторваться от склона и лететь, продолжая следовать оси спуска. Но нет. Меня стало заносить в левую сторону, немного, но достаточно, чтобы потерять равновесие.