Буало-Нарсежак - Шусс

Но предоставим слово Полю.

— Я тебя жалею, старина, — сказал он. — Ты не тот человек, кому нужна такая заварушка. Ты слишком раним, слишком впечатлителен, слишком совестлив.

— Хорошо, хорошо, не продолжай. Все, что я хочу, — понять. Ведь эта история с ревностью чушь?

— Нет, не чушь, — сказал Поль. — Ее ревность видна повсюду в твоих заметках. Сначала мадам Комбаз ненавидела Эвелину, потому что она — дочь Мареза. И постарайся залезть в шкуру стареющей женщины, видящей, как рядом с ней подрастает соперница, а коварный изменник — ты. Да, это возможный мотив. Но я думаю, правда не здесь. Бедняжка Эвелина рассказала придуманную историю.

— Тогда что ты предлагаешь?

Поль схватил стул, сел на него верхом и уставился на меня.

— Я предлагаю объяснение психиатра, поскольку в настоящий момент у нас нет другого. Слушай, Жорж, вот женщина, я говорю о Берте, воспитанная в обстановке культа своего отца. Для нее было делом чести, а это немало, работать так же хорошо, как он, продолжать его дело и, может быть благодаря Лангоню, превзойти отца. Согласен?

— Да, да, я и сам это понимаю.

— Ты понимаешь это головой. Но постарайся пережить ее драму. Она поставила на единственную карту все состояние Комбазов, их репутацию, говоря себе, что ее отец никогда не ошибался, поэтому если он рассчитывал на Лангоня и его лыжи, это было оправдано. И конечно, несчастная не переставала себя спрашивать, хватит ли у нее сил продержаться до победы… Ты что-то сказал?

— Нет, ничего. Я тебя слушаю.

— О, все очень просто! Я уверен, понимаешь, уверен, что она сразу же поняла, почему разбился Галуа. Подспудно зреющее подозрение вдруг стало уверенностью.

— Какое подозрение?

— Как какое? Подозрение, что эти замечательные лыжи не так уж хороши. Знаешь, когда играют по-крупному (с тобой так никогда не было?), одновременно надеются и боятся. Думают: «Должно повезти» — и одновременно умирают от страха. Берта говорила себе:

«Папа всегда выигрывал» — и не могла не думать, что его больше нет и некому ловить удачу. В довершение всего Галуа, несмотря на свой талант, не смог усмирить эти лыжи, из чего следует: «велос» имеют дефект. Тогда она сломалась.

— Это только гипотеза.

— А вот и нет! Читая твои заметки, не так уж трудно понять несчастную женщину. Она увидела, что империя Комбаз приговорена, и это правда. Ее дела совсем не блестящи.

— Хорошо, допустим, — прервал я Поля. — «Велос» не пошли, но это не ее вина.

— Именно ее, старина. Она должна была вести себя по-другому, не торопясь провести хорошо подготовленные испытания, вместо того чтобы дать себя охмурить и все доверить Лангоню. Она почувствовала себя виновной. Слышишь, виновной. Кроме того, профессионально беспомощной, легкомысленной, что там еще? Оставалось только идти наперекор общему мнению, признать, что ее отец ошибся, что она оказалась не на высоте. В прежние времена разорившийся фабрикант пускал себе пулю в лоб. Сегодня посылают сами себе анонимные письма, чтобы снять с себя ответственность, выиграть время, добиться отсрочки. Но именно отсрочки. Не для того, чтобы как-нибудь попытаться сжульничать, но чтобы держать флаг высоко, доказать всем кредиторам, всему внимательно наблюдающему за ней городу, что она, прежде чем объявить о банкротстве, сражалась до конца. И чтобы никто не усомнился в ее искренности… снимите шляпы… она пошла на полное разорение. Комбазы никогда не теряют лица. Посмотри на свою малышку Эвелину, она тоже Комбаз. И Комбаз, оскорбленная разорением семьи. Ты начинаешь понимать?

Да, конечно, я понемногу начинал понимать его странные рассуждения. Массомбр уже приоткрыл мне краешек правды. И теперь мне было стыдно за свою слепоту, хотя я еще не до конца был согласен с Полем.

— Ну как, котелок варит? — слегка стукнув меня по лбу, спросил он. — Или еще сомневаешься?

— Сомневаюсь, — сознался я.

— Это потому, что ты еще не проник в глубину проблемы. Надо понять, что все дело в качестве лыж. Если узнают, что «велос» не так уж хороши, это разорение и бесчестье. Но если бы нашлось средство доказать, что лыжи превосходны и именно поэтому на них ведется атака, все равно пришлось бы все потерять, но, если так можно выразиться, морально Берта бы выиграла.

Поль показал на металлические шкафы, наполненные карточками и досье.

— Все это, — сказал он, — забито комплексами, безумными исповедями, признаниями, которых ты даже не можешь себе вообразить. Я читаю в душе несчастной Берты, как в открытой книге. Первая ложь — анонимное письмо, с которого все началось, быстрая импровизация для защиты. Но ложь как наркотик, надо все время увеличивать дозу. Берта хотела заставить поверить в существование заговора, поэтому были необходимы вторые испытания, а там и третьи.

— Согласен, — сказал я. — Но тут я тебя остановлю. Ты хочешь мне доказать, что она поделилась своей тайной с Деррьеном, а затем и с Роком. Секрет, в котором с трудом призналась сама себе, она открыла этим двум парням? Нет, это невозможно.

Поль с удрученным видом покачал головой.

— До чего же ты упрям!.. Послушай, забудь все, что тебе рассказал твой друг Массомбр. У него богатое воображение, но это, естественно, воображение сыщика.

— Постой, — закричал я. — Ей было необходимо объяснить им, почему они должны упасть!

— Совсем нет. Есть одна вещь, в которой Берта никогда не признается: ее лыжи никуда не годятся. Следовательно, чтобы получить помощь Деррьена, ей достаточно было придерживаться версии заговора. Ты — Деррьен, и я тебе говорю: «Меня преследуют, я не знаю кто. Но у меня есть средство их обуздать — надо их опередить и дать понять, что я не сдамся. Вот чек, выберите место падения и не требуйте от меня объяснений».

— А травма лодыжки? — пожал я плечами. — Трудно вообразить подобную любезность.

— Идиот! Ты думаешь, что это было сделано нарочно? Просто неудачное падение, и, заметь, это легкая травма. Пойдем дальше. Деррьен уверен, что Берта Комбаз готовит какие-то хитрые ходы на бирже. Она щедро платит, даже дает понять, что интересуется будущим Альбера. Мы вправе подумать, что ему пустили пыль в глаза и он не задавал лишних вопросов. «Вы хотите, чтобы я упал? Пожалуйста, это ваше дело. Нужно третье падение? Я поговорю со своим другом Роком». Я думаю, примерно так сказал Деррьен. Берта Комбаз, ты это знаешь лучше, чем кто-либо, не из тех женщин, которые позволяют себя расспрашивать.

Я массировал глаза, виски. Может быть, Поль и прав, у него есть опыт в таких вопросах. И как похоже на Берту: «Я вам хорошо заплачу, но никаких вопросов».

— Примешь что-нибудь укрепляющее? — предложил Поль. Он поднес мне лекарство. — Теперь лучше?

— Да, начинает действовать.