Наталья Андреева - Альфа-женщина

В машине мы молчали. Ожидали, кто первый начнет? Мне было что ему сказать, меня переполняли впечатления после этих дней, проведенных в СИЗО, он, видимо, тоже времени зря не терял. Во всяком случае, от меня не съехал. Войдя в квартиру, я увидела непривычный бардак. Я, признаться, ненавижу, когда вещи разбросаны по комнате, а в раковине гора немытой посуды. Но поскольку мне необходима Славина помощь, я промолчала. Просто принялась собирать вещи и раскладывать их по местам. Слава молча на это смотрел.

Начал все-таки он:

– Я завтра же положу этому конец. Напишу рапорт, чтобы меня отстранили от ведения твоего дела. Потому что завтра мы пойдем в загс.

Из моих рук выпали носки, которые я хотела отнести в бак для грязного белья.

– Что ты сказал?!

– Мы идем подавать заявление.

– Ты все еще хочешь на мне жениться?!

– Больше, чем всегда.

Он подошел и крепко меня обнял. Я отстранилась и посмотрела ему в глаза:

– И что с нами будет?

– Меня, скорее всего, уволят. Но сперва проведут внутреннее расследование. Может быть, заведут уголовное дело.

– Отлично. Мы оба отправимся за решетку и будем перестукиваться, как декабристы. Тебе не могут по блату организовать соседнюю камеру? А как насчет свиданий? Есть такое в прейскуранте? И сколько стоит? Как ты думаешь, не пора открыть специальный счет и положить на него кругленькую сумму, чтобы на зоне нам с тобой было комфортно?

– Прекрати!

Мне показалось, что он меня ударит. Он очень измучился за те дни, что меня не было. И я сказала, как в плохом фильме:

– Дай мне последний шанс.

– Ты о чем?

– У меня еще есть возможность остаться на свободе. Если я кого-то подставлю.

– Мы уже прошлись по списку. Ничего не получилось.

– Остался один человек, которым мы еще не занимались.

– Я не знаю, насколько тебя это огорчит, но Руслан Борисович Удоев на днях назначен исполняющим обязанности ректора.

– Тем более мне следует им заняться!

– Когда ты только успокоишься! – Он тяжело вздохнул. – Гера, не пора ли признаться? И попробовать скостить срок. Я приложу все усилия, мы соберем денег, сколько возможно. Алина поможет. У нас еще есть шанс начать все сначала.

– Когда? Лет через десять? Когда мы оба выйдем на свободу? Шанс, милый, есть у тебя. Тебе будет всего-то лет тридцать, потому что следователю много не дадут. Ты всего лишь покрывал преступницу, а если разжалобить судей, рассказать им трогательную историю нашей любви, то и вообще дадут условно. Я покаюсь, что соблазнила тебя, возьму на себя всю вину, представлюсь гениальной злодейкой. И тебя простят. А вот мне, когда я выйду, пойдет шестой десяток. Пора будет уже пенсию оформлять. Понимаешь? Я сяду в тюрьму молодой цветущей женщиной, а выйду пенсионеркой. Старухой.

– Я тебя не брошу.

– То есть будешь меня ждать?

– Да!

– А я? Как я это переживу? Мне в кои-то веки попался порядочный мужчина, и я поступлю с ним до омерзения непорядочно. Сломаю ему жизнь за то, что он такой замечательный. Преданный и верный. Ведь в тюрьме я не смогу ходить в бассейн и мазаться дорогими кремами. Нормально питаться и холить свою красоту. Я выйду не просто старухой, а уродливой старухой. Тебя будут принимать за моего внука. Ты этого хочешь? Жить с бабушкой?

– Да!

– Но я этого не хочу! – Я тоже повысила голос. – Мне любовник нужен, а не объект для неусыпной заботы, которому я, как бабушка, должна печь пирожки и вязать носки! Да пошел ты к черту!

– Давай поиграем в благородство, – поморщился он. – Оба будем пятиться назад, уступая. Пока между нами не образуется пропасть. Я тебя прошу: остановись!

– Нет, – спокойно ответила я. – Дай мне последний шанс.

– Ну, хорошо. Как видишь, я не съехал к маме, пока тебя не было. Не сбежал. Хотя я каждый день рискую, что правда выплывет наружу. Все узнают, что я живу у подследственной. Что допрос, который я провожу, чистая липа. Спектакль, понимаешь? – Я кивнула. – Меня посадят, и это будет справедливо. Но я все равно пойду до конца. Я сделаю все, что ты скажешь. Кого я должен допросить? Когда? На какие вновь открывшиеся обстоятельства сослаться? – В его голосе была усталость, и я поняла, что измотала его за этот месяц основательно.

Когда мы встретились, он был совсем еще мальчишкой, а теперь глубокий старик. Он говорит, как старик, ходит, как старик, шаркая ногами и ссутулившись, а когда мы легли в постель, выяснилось, что и с потенцией у него стариковские проблемы. Мы просто лежали рядом, он гладил меня, но скорее машинально, чем с желанием заняться любовью. Я тоже не проявляла к нему интереса. Мне все еще не удалось смыть с себя тюремный запах, хотя я целый час провела в ванне в облаке душистой пены. Только Слава больше не стучался в дверь:

– Георгинчик, ты скоро?

Или:

– С тобой все в порядке?

И хотя условия пребывания в СИЗО благодаря следователю Глебову были вполне комфортными, вынужденное бездействие меня словно парализовало. Я все еще не пришла в себя. Не выстроила четкий план действий. Даже не могла заставить себя поцеловать любимого. Отблагодарить его так, как он того заслуживал.

Желание близости не рождается в сознании, придавленном грузом неразрешимых проблем. Иное дело успех, пьянящий, возбуждающий, или бокал шампанского, а лучше и то и другое, они придают телу легкость, а мыслям свободу. А если нагрузить голову проблемами, то и в теле образуется неимоверная тяжесть. Оно все никак не может освободиться от оков, получить от жизни удовольствие, а от партнера любовь. Зажечь его и самому согреться.

Вот и мы лежали рядом, как два мертвеца. Я пыталась выстроить очередную комбинацию, а он гадал, как меня от этого отговорить. Потому что не верил в успех предприятия.

Но я все же решила попробовать.

– Дай мне ее адрес, – потребовала я утром вместо обычной порции ласк.

– Кого?

– Свидетельницы. Этой кошечки. Я поеду к ней.

– Хочешь, чтобы она отказалась от показаний?

– Просто хочу на нее посмотреть.

– Что ж, тебя это позабавит, – усмехнулся он. – Ее зовут Дионисией Денисовной.

– Как-как?

– Дионисией, – он хмыкнул. – Немногим лучше, чем Георгина, да?

– Хуже, – покачала головой я. – Гораздо хуже.

– А поезжай, – развеселился он.

Потом я поняла причину этого веселья. Представьте себе на минуту, что ваше отражение в зеркале вдруг зажило самостоятельной жизнью. Что оно вышло из стеклянного плена, обрело плоть и кровь, заговорило, стало совершать поступки, до безобразия похожие на те, что совершаете вы. Именно до безобразия, потому что, видя себя в зеркале, человек отмечает лишь внешние свои недостатки. Как то: вскочивший на подбородке прыщ, оттопыренные уши, слишком длинный или, напротив, короткий нос. И переживает по пустякам, будто бы это вселенская трагедия, и пластический хирург, он же господь бог, может за деньги свершить чудо. Да подумаешь, оттопыренные уши! Да будь они трижды идеальными, глупость-то куда спрятать! Идиотское выражение лица, дебильный смех или неуместное хихиканье. Вульгарную речь и развязные манеры. Нелепую походку, сутулую спину, Как только человек отходит от зеркала, он тут же перестает себя контролировать и становится тем, кто он есть на самом деле. Если он дурак, так его и будут воспринимать как дурака, несмотря на его идеальные уши. И вот у меня появилась уникальная возможность все это увидеть. Объемно, так сказать, а не в плоскости.