Семен Клебанов - Прозрение. Спроси себя

Маринка живо обернулась к Максиму:

— Можно показать?

Метнулась в переднюю, принесла подрамник, завернутый в бумагу. С хрустом, торопясь, стала снимать обертку.

— Вот! Но это только эскиз.

На холсте в дерзкой и необычной манере был написан портрет девушки. Портрет Маринки. Смеющейся, счастливой Маринки.

— Нравится?

— Очень, — после паузы ответила Елена Сергеевна. — Ты здесь какая-то… и похожая, и непохожая… Во всяком случае, такой я тебя не видела. Хотя, как говорится, свою дочь знаю…

— Это и будет дипломом? — спросил Дмитрий Николаевич.

— Это один из эскизов, — сказал Максим. — Но вообще будет вот этот портрет. Примерно такой же.

— Твердо решили?

— Да.

— Тематически не очень выигрышно.

— Почему?

— Ну, не знаю. Может, надеть на нее строительную каску? Куртку студенческого отряда? И соответствующую подпись придумать?

— Зачем? — спросил Максим, не отводя своих ласковых серо-зеленых глаз.

И Дмитрий Николаевич вспомнил, у кого он видел такой взгляд. Волки. Волки, с которыми он столкнулся мальчишкой в те давние годы… Нет, не может быть. Что за нелепая ассоциация? И все-таки это было, было, он не ошибается. Вот так же смотрел волк: прямо, открыто, и ничего не читалось в его мерцавшем взгляде, кроме ласкового спокойствия.

— Думаю, вы все понимаете, — сказал он Максиму. — К диплому предъявляют… гм… особые требования. Великие живописцы тоже не выбирали сюжеты. Писали на заданную тему, не так ли? И неизвестно, потеряло от этого искусство или выиграло?

— Я считаю — потеряло, — сказал Максим.

— По-моему, — осторожно вставила Елена Сергеевна, — у Марины вообще никогда не было такой кофточки…

— Максим ее выдумал! — засмеялась Марина. — А мне теперь хочется именно такую!

«Волк, — сказал себе Дмитрий Николаевич. — Волк и Красная Шапочка».

Едва глянув на портрет, он понял, что бесполезно устраивать проверки и смотрины. Максим устоит. Не Маринка была изображена на портрете, а та, кого любит Максим. Выражаясь возвышенно, любовь водила его кистью. И это ощущалось с такой пронзительной силой, было таким откровением, что не могло не ударить по сердцу.

Господи, сама-то Маринка осознает это? Чувствует ли, что это не шуточки, что это серьезно?

Любящий Волк и Красная Шапочка. Какая чепуха! Кто сказал, что человеческий взгляд непременно должен быть замутнен чем-то и лишь в природе — подлинная чистота и искренность? И разве вся наша жизнь — с ее трудами, мучениями, высокими подвигами и жаждой правды — в конечном итоге не направлена к тому, чтобы на земле становилось все больше и больше людей, у которых глаза ясны и чисты, как небо, как вода родника?

И после минутной горечи, после холодка, внезапно опахнувшего душу, Дмитрий Николаевич снова ощутил и уверенность, и радостный подъем. Да, это потеря — расстаться с Маринкой. Но не только потеря. Его дочь — звено в той цепочке поколений, что протянется в будущее. Нечего бояться конца, если твоя жизнь продлится в детях и внуках. Ты бессмертен.

— Максим, — сказал он, — мне бы хотелось, чтобы этот портрет остался у нас в доме.

Потом, когда Максим уже ушел, Дмитрий Николаевич взял дочку за руку, притянул к себе:

— Он мне понравился.

— Спасибо, папа. Мне он тоже нравится.

— Постарайся не обманывать его.

— В каком смысле, папа? — Лицо ее вытянулось от удивления. — Ведь у нас… ну, в общем… ничего серьезного! Ты решил, что я жениха привела?

— Постарайся его не обманывать, — настойчиво повторил Дмитрий Николаевич, вглядываясь в ее смеющиеся глаза, вдруг ставшие совершенно такими же, как на портрете.

А вскоре раздался последний за этот день — и самый неожиданный — телефонный звонок.

— Да, — односложно отвечал Дмитрий Николаевич. — Да, конечно. Спасибо. Всего доброго.

Совершенно непонятно, каким образом передалось Елене Сергеевне его волнение, потому что внешне он остался спокоен. А Елена Сергеевна приподнялась со стула, шагнула вперед, вздрагивали ее руки, перебиравшие пуговицы на блузке:

— Кто… звонил?

— Ледогоров, — ответил Дмитрий Николаевич.

— Что? Что?! Не молчи, Митя!..

— Дело прекращено.

Она не поверила. Заставила дословно повторить разговор со следователем. И опять не поверила и бросилась к Дмитрию Николаевичу и заплакала, обняв его и прижавшись к его плечу.

Нет, неверно полагать, будто он обрадовался меньше Елены Сергеевны; на какое-то мгновение ему даже почудилось, что он теряет сознание. Но это длилось действительно какой-то ничтожный миг. А в следующий миг возникла мысль: «Я знал, я знал!.. Вот все и кончилось, все позади…»

Было ли у него чувство, что свалился камень с плеч, непосильная, давящая ноша свалилась? Позднее он пытался размышлять об этом и ответил себе: не знаю. Он столько ждал этого события, а оно произошло вовсе не так, как ему представлялось, очень просто, словно бы мимоходом.

Следующий день был выходным. Однако с утра Дмитрий Николаевич засел за чтение диссертации, присланной на отзыв. Диссертацию сопровождало длинное письмо одного министерского деятеля — реверансы и просьба поддержать важный научный труд.

Дмитрий Николаевич, прочтя десятка два страниц, решил было плюнуть и отправить диссертацию обратно автору. Работа была компилятивная, удручала ординарностью мыслей. А еще через десяток страниц, наткнувшись на явный плагиат, Дмитрий Николаевич обозлился, скрупулезно дочитал труд до конца, написал ядовитый отзыв и еще более ядовитую записку министерскому деятелю. Запечатывая, все ж таки усомнился — не слишком ли резко? А затем вспомнил вчерашний день, вспомнил глаза Максима и только хмыкнул удовлетворенно. Нет уж, черт побери, назовем вещи своими именами. Кража есть кража, бездарность есть бездарность. И надо говорить это прямо, открыто, везде и всегда.

— Лена! — закричал он жене. — Махнем куда-нибудь за город? Ты взгляни — погода-то какая!

— Погода чудесная! Я с удовольствием, Митя!

— Готовься!

Гараж находился в двух кварталах от дома; Дмитрий Николаевич быстро шел по улице. Он прекрасно себя чувствовал. Обостренно воспринимал все вокруг — как бы усталую красоту начавших желтеть деревьев, музыку из раскрытого окна, просвеченную солнцем дымку над крышами. Он подумал, сколько вот таких дней, бесценных и неповторимо прекрасных, он попросту не заметил, пропустил мимо сознания. А ведь они такой же подарок человеку, как любовь, как наслаждение от работы. Отчего же мы не ценим богатства, отпущенного нам отнюдь не без меры? Минует этот день, и много ли еще останется?

«Москвич» стоял в гараже запыленный, сиротливый. Дмитрий Николаевич с удовольствием протер стекла, с удовольствием забрался на сиденье. Прикосновение к гладким обводам руля отозвалось в нем какой-то детской наивной радостью.