Анатолий Галкин - Замкнутый круг

Неделю назад редактор дал ему убойное задание! Тему статьи шеф сформулировал примерно так:

«Напиши, Дима, о возврате культурных ценностей! Война, это всегда грабеж! Но победитель имеет такое право. Римляне ограбили греков, австрийцы итальянцев, французы египтян. А англичане, так те вообще охамели! Они со всего мира понатаскали добра.

Но немцам-то от нас чего требовать? Мы их победили, а не они нас! Это нонсенс и полное бесстыдство с их стороны. Хрен им на постном масле, а не возврат ценностей!

Пусть сначала Янтарную комнату нам вернут…»

За три дня сидения в библиотеке Назаров собрал достаточно материалов для статьи. Оказалось, что многие города и их музеи просто завалены сокровищами, которые вывозились когда-то из побежденных стран. И почти никто не пытался забрать все это назад. Особенно у тех, кто и сейчас силен, богат и властен.

А Россию, как только она ослабела, стали щипать со всех сторон…

Прежде чем сесть за стол, Назаров стал ходить по комнате, размахивать руками и распалять себя. Он ждал, когда нужные слова начнут приходить к нему и сами выстраиваться в броские, язвительные фразы.

Но в голове крутилось лишь одно: «Кукиш вам, а не ваши ценности!»

Через некоторое время Дима сел за стол без малейшего желания писать. Вдохновение так и не пришло!

Написание статьи на несколько дней затормозила внезапная смерть деда жены.

Виктор Петрович был, конечно, нормальный старикан. Фронтовик старой закалки. Немного суровый, но совсем не злой.

После похорон Назаров опять принялся за работу. Он сидел за столом и печально смотрел на наследство от деда.

Это был большой конверт, лежащий поверх вороха документов. Вскрывать его и перебирать бумаги, что были внутри, не хотелось. Времени не было!

Да и что мог оставить ему этот хмурый старик? Вырезки из фронтовых газет, грамоты с профилем Сталина, наставления для молодого поколения?

Дмитрию даже казалось, что дед его любил. Особенно тогда, когда ему пришлось бросить бизнес и уйти в журналистику.

Старики всегда уважают представителей прессы. А все предприниматели для них, в лучшем случае, мелкие жулики, хапуги и спекулянты. В худшем — кровопийцы и бандиты!

Впрочем, в этом есть большая доля правды!

Диме вспомнилось, что в день получения задания по этой статье они с женой были у деда и тот обещал помочь, рассказать, что творилось в Берлине в последние дни войны…

Обещал, но не успел.

Взгляд Назарова опять упал на конверт, на котором дрожащим старческим почерком было написано: «Дм. Азарову».

Это был один из его псевдонимов. Назаров — это просто, примитивно и грубо. А убери первую букву, и появляется некое благородство, шарм и аромат прошлого века…

Дмитрий потянулся за конвертом. Внутри была лишь тонкая ученическая тетрадка с текстом, написанным, очевидно, в последние дни.

Или даже в последние часы жизни Виктора Петровича Бражникова…

У старика был четкий красивый почерк, и Дмитрий машинально начал читать.

«Это был конец апреля сорок пятого года. Мы уже воевали в самом центре Берлина.

В эти дни никто не собирался отдыхать. Но всему бывает предел. К ночи мы с полковником Горюновым разместили своих людей в огромном здании, которое еще недавно было каким-то музеем.

Наверху все еще шел бой, а мы спустились вниз, в подвалы.

Тишины не было даже здесь, в этих подземельях с мощными перекрытиями и метровыми стенами. Но полностью звуки боя сюда не доходили. Не было слышно грохота рушащихся зданий, автоматной стрельбы и криков, возгласов азарта, ярости и боли.

Здесь были слышны только отдельные, самые близкие взрывы. И невозможно определить, с какой стороны ухнул снаряд. Просто вздрагивало все здание и земля под ним. Начинала скрипеть старинная мебель и ящики, расставленные вдоль стен. Раскачивались бесполезные люстры под высокими сводчатыми потолками…

В некоторых подвалах были свалены скульптуры и картины, для которых не успели еще сколотить ящики. Очевидно, что весь музей недавно переместился сюда.

Проверив посты и решив вопросы со связью, мы стали искать место для себя…

Винтовая лестница привела нас в полуподвальный хорошо обставленный кабинет. Здесь было все, что нам нужно: два мягких дивана, керосиновая лампа, кое-что из посуды.

Пришлось только перетащить в соседнюю комнату два трупа в черной офицерской форме. Не то, что бы они помешали нам спать, но все же…

Я сразу завалился на диван, а Горюнов провел осмотр в той комнате и принес оттуда чемодан с ремнями и медным немецким орлом на боку.

Он долго колотил прикладом автомата по замкам. Потом со злостью саданул по орлу, отколов ему одно крыло…

Все это я видел как в тумане. Уже засыпая, я заметил, что он все же сорвал замки, и на стол высыпались золотые побрякушки, миниатюры, табакерки, шкатулки.

Очевидно, что кто-то собрал в этот чемодан все самое ценное из музея. И может быть те двое, что лежали в соседней комнате, должны были вывезти все это в Париж, в Швейцарию или в Парагвай…

Утром мы крупно поговорили с Горюновым, когда я увидел, что он уже упаковал чемодан в сорванную с окна штору и перевязал телефонным проводом.

На мои призывы к офицерской чести он ответил: „Мы победители, Виктор. Они нас четыре года грабили. И неужели я, трижды раненый, не могу в Москву военный трофей привезти?“

Но в то утро было не до споров!

В километре от нас маячили Бранденбургские ворота. А еще через час в развалинах соседнего дома меня так тряхануло, что очнулся я лишь в госпитале под Москвой.

Через месяц я совсем оклемался. И даже честно написал в особый отдел бумагу о том эпизоде с чемоданом.

И отправил бы ее! Но в тот день к нам привезли долечиваться лейтенанта из нашего полка. Его подстрелили уже в Праге.

Он и рассказал обо всем, что произошло со мной…

Очень глупо получилось. Немецкий мальчишка с фаустпатроном стрелял по танку с противоположной стороны улицы. Но он промахнулся, и снаряд угодил в обломок стены, за которым сидел я…

Потом лейтенант сказал, что полковник Горюнов прямо под огнем выскочил на середину улицы, остановил один из танков, рвавшихся к Рейхстагу и, уложив меня на броню, приказал развернуться и лететь в медсанбат.

Получалось, что Горюнов спас мне жизнь!

Донос свой на него я не стал рвать. Я его сжег!

Последний раз я видел Горюнова уже в девяносто пятом. Он был совсем плох. Понимая, что я все помню и что видимся мы в последний раз, он упомянул и о чемодане с однокрылым орлом: „Богаче от него я не стал. Валяется он на антресолях, место занимает. Скорее всего, я его дочери передам. Но фрицам ни за что не возвращу! Лучше все в Яузу выбросить, чем им отдать…“