Джесси Келлерман - Зной

Карлос так и не шелохнулся. Ну и соня. Неудивительно, что он спокойно проспал всю ночь, в отличие от нее, только и знавшей, что дергаться. Принцесса на горошине. Жаль, что она не умеет расслабляться, как он.

Нет, вы только посмотрите на него.

Большая часть лица Карлоса в кадр уместилась, однако снимок получился не очень четким. Глория сунула его в задний карман брюк, сделала новый. Этот оказался получше.

Пока она готовилась снять его еще раз, Карлос начал просыпаться:

— Ннннннн.

— С добрым утром.

— Нет-нет-нет… — Он сел, протянул к ней руки. Вернее — это она так подумала. Потянулся он к фотоаппарату: отобрал его и опустил на пол. — Спать, — сказал он.

— Еще только разок, — сказала Глория. — Ты хорошо смотришься в этом свете.

— А сколько времени? — спросил Карлос. Он взял ее за руку, посмотрел на часы: — Охххх…

— Я-то спала не так сладко, как ты, — сказала она.

Карлос похлопал ладонью по кровати:

— Добери сейчас.

— Мне и без того хорошо. Да и ехать нам уже скоро. Вот я и решила: займусь художественным творчеством.

— Слишком рано еще, — сказал он. — Ложись.

— Я уже оделась.

— Так разденься, — Он ухватил ее за ногу, потянул к себе.

— Можно я тебя еще раз сниму?

— Нет, — ответил он. — Не хочу.

— Почему?

— Не люблю сниматься.

— Да брось ты…

Глория опустилась, чтобы взять фотоаппарат, на колени, но Карлос поймал ее запястье.

— Никаких снимков, — сказал он.

Она, помедлив немного, кивнула, Карлос отпустил ее руку. Она подняла фотоаппарат с пола.

— Глория.

— Я его выключить хочу.

Он проследил за тем, как она это делает, затем вылез из постели, подошел к груде своей одежды и начал, повернувшись лицом к стене, одеваться. Конечности его выглядели костлявыми, жесткими. Когда он зевал, из-под кожи выпирали ребра.

— Холодно, — пробормотал он, влезая в джинсы.

Шезлонг при каждом его движении погромыхивал.

Карлос поднял над головой рубашку, но тут же сообразил, что надеть ее не сможет.

— Пора бы уже избавиться от этой херовины, — сказал он.

— Да, — согласилась Глория, глядя на красные пятна, оставленные пальцами Карлоса на ее запястьях.

— Я проголодался. — И следом: — Ты ведь сфотографировала меня.

— Нет, ты же не велел.

— Я о первом снимке говорю. Сделанном, пока я спал. Он-то меня и разбудил.

— Я не хотела этого.

— Отдай его мне.

— Зачем?

— Я же тебе сказал, не люблю сниматься.

— Ты на нем красивый.

— Дело не в этом. — Он облизал губы. И тоном более мягким: — Я вовсе не хотел набрасываться на тебя. Понимаешь, у меня к этому особое отношение. Я стесняюсь фотографироваться. Это связано… с моим пьянством. С представлениями о себе. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

Глория кивнула. Что он имеет в виду, она не понимала решительно.

Карлос подступил к ней, сжал свободной рукой ее плечо, попросил:

— Извини. Мне следовало сказать тебе «с добрым утром».

Он склонился, чтобы поцеловать ее запястье.

— С добрым утром, — повторила она, глядя на его макушку.

— Пожалуйста, отдай мне снимок, ладно? Мне от этого легче станет.

Она залезла в задний карман, достала одну фотографию из двух. Карлос вгляделся в нее.

— Красивая, — сказал он. — Спасибо. — И поцеловал Глорию в лоб: — Ты так хорошо все понимаешь.

Он снова пересек комнату, взялся за носки.

— Так какой у нас план? — спросил он.

Глория не ответила, она думала.

У тебя похмелье, ты раздражена. И потом, тебе тоже не понравилось бы, если б тебя так вот разбудили.

— Извини меня, — сказала она.

— За что?

— За то, что фотографировала тебя.

— Фото… Забудь. Я наконец проснулся и готов в дорогу. У тебя ведь есть какой-то план для нас, верно? Ты говорила об этом ночью.

— Да, — ответила она. И сжала пальцами фотоаппарат. — Ты прав. Пора в дорогу.

ОНИ ПОЕХАЛИ НА СЕВЕР, В ХОАКУЛ, и вскоре увидели череду приземистых архитектурных банальностей, третьей из которых была клиника. Карлос указал Глории на хозяйственный магазин.

— Там, наверное, с меня смогут снять эту дрянь, — сказал он. — Высади меня здесь, а потом я приду к тебе в больницу.

— А ты не хочешь пойти туда со мной?

— Кто знает, сколько времени это займет, — ответил он, вытаскивая из своего рюкзака чистую рубашку поло. — Так мы управимся быстрее.

Он поцеловал ей руку.

— Как только закончу, приду.

— Хорошо.

— И прости меня за недавнее. Я, пока не поем, могу вести себя как черт знает какая свинья. Остановимся где-нибудь, как только сможем?

Она кивнула:

— И ты меня прости.

— У тебя впереди большая карьера.

— Карьера?

— Будильника. Ты берешь фотоаппарат, дожидаешься нужного момента — эй…

Глория, смеясь, вытолкала Карлоса из машины и поехала дальше, поглядывая в зеркальце заднего вида на него, шагавшего по пояс голым к магазину. Тело его поблескивало под солнцем.

В клинике на сей раз было тихо: ничто не мешало пересечь приемную, сесть и даже почитать в состоянии относительного покоя. Детишки лежали на коленях матерей, дремля либо поскуливая от боли в воспаленном ухе или горле. Одетый в залоснившийся черный костюм мужчина с зеленоватым лицом сидел, согнувшись вдвое. Увидела Глория и знакомого ей бродягу: он спал, обвив телом большой цветочный горшок и подрагивая во сне.

Медицинской сестры нигде видно не было. Глория спросила у багроволицей женщины, здесь ли доктор.

— У нас очередь, — ответила женщина. — За мной будешь.

Глория выбрала себе место, села, взяла со столика потрепанную газету. Передовица кишела цифрами и загадочными символами — речь в ней шла о содержании аммиака в генетически модифицированных зерновых культурах. Статья утверждала, что цифры эти чрезвычайно важны. Издавало газету общество коннозаводчиков. Глория вернула ее на столик.

Из глубины клиники появился старик, ковылявший, опираясь на толстую, отшлифованную песком палку. В поднятой вверх руке старика болтался пакетик с белыми таблетками.

— Теперь подлечимся! — объявил он.

Женщина, державшая на коленях раскрасневшегося от жара мальчика, сказала:

— Рада за тебя. А доктор-то где?

Старик пожал плечами:

— Там нету.

Все, кто сидел в приемной, сердито заболботали. Багроволицая гневно вскочила с места и ушла в заднюю дверь, а вернувшись через пару секунд, пожаловалась:

— Кабинет доктора заперт.

Похоже, сидевшие в приемной люди слышали эту фразу и раньше — не один раз. Все они встали, сунули под мышки то, что читали или вязали, растолкали задремавших детей: поднимайся, пойдем, надо чего-нибудь съесть, да, потом вернемся сюда, и не спорь со мной.

Кто-то из самых малых детей заревел.

Зеленолицый остался сидеть, согнувшись.