Джесси Келлерман - Зной

У нее даже мурашки по коже побежали. Предполагалось, думала она, что ты куда больший ублюдок, Реджи Солт.

Каковым он немедля себя и зарекомендовал:

— Ладно, если я тебе понадоблюсь, позвони. А сейчас мне пора убираться отсюда. Прежде всего, у меня времени в обрез. Я должен быть в Уоттсе.

— Ты же не работаешь в Уоттсе, — сказала она.

— Верно, однако теперь им понадобилось, чтобы в Уоттсе заправлял черный. Это отвечает их представлениям о справедливости.

Он допил свой кофе, постарался подманить официантку, но та уже скрылась за вращающейся дверью. Реджи встал, полез в карман за бумажником.

— Еще пару минут. — И Глория указала пальцем на его стул. — Все равно ты сейчас никуда не доедешь, Олимпийский перекрыт.

— Я доеду. — Он изобразил вой сирены. — Эта штука и на Четыреста пятой в час пик отлично срабатывает.

Глория по-прежнему указывала на стул. Реджи улыбнулся и сел.

— Как я скучаю по твоей херне, Гиги, — сказал он.

— Что мне теперь делать?

— Думаю, родственникам его позвонить. Почему бы им этим не заняться?

— У него нет родственников. Он был единственным ребенком.

— Разведен?

Она покачала головой:

— И женат никогда не был.

— Дети?

— Я же сказала, женат не был.

— Чтобы обзавестись детьми, жена не обязательна, Гиги.

— Он был не такой, — сказала она. — Ты не знаешь, каким он был. Спокойным. Он никогда…

Ей не хотелось разреветься на глазах у Реджи, поэтому она остановилась.

— Ты не знаешь, — повторила она. — Ты никогда его не видел.

— Видел, конечно, — сказал Реджи. — Я однажды заглядывал в ваш офис.

— Когда?

— Когда завозил тебе коробку со всякой кухонной ерундой. Твой штопор, салатную чашу… помнишь?

Те месяцы она помнила хорошо: постепенное превращение вещей из их в ее, обратный осмос, преобразующий одну жизнь в прежние две.

— Он был в офисе, когда я пришел, — продолжал Реджи. — Ты еще не вернулась с ленча. И я оставил коробку ему.

— Так ты разговаривал с ним? — спросила Глория.

— Поздоровался. Кажется, спросил, где ты. Думаю, мы даже руки друг другу пожали. Он показался мне симпатичным дядькой.

— Он таким и был. Чудесным человеком.

Она взяла со стола ложку, помешала чай.

— Если детей у него не имелось, — сказал Реджи, — должен был иметься кто-то еще. Дядя, двоюродный брат, что-нибудь в этом роде. Ему сколько было, шестьдесят?

— Пятьдесят шесть.

— Ну, тогда кто-то должен быть обязательно.

— Я никого ни разу не видела, — сказала она.

— Всегда кто-нибудь да есть. Позвони его прохин… его адвокату. Завещание он оставил?

Глория подняла перед собой ладони: не знаю.

— Адвокат, скорее всего, сможет сказать тебе все, что ты должна знать. Если есть завещание, ты будешь его исполнять. Но ты не волнуйся, Гиги, делать для этого тебе почти ничего не придется. В юридическом смысле ты никакой ответственности за него не несешь.

Да, но она-то ответственность ощущала, пусть и не юридическую. Наверное, она не смогла бы объяснить это Реджи — и Барб не смогла бы, и другим девочкам тоже. Не смогла бы объяснить даже Карлу, если бы его призрак явился сюда и вытянул для себя стул из-под их столика.

Она никогда не была с ним настолько откровенной. Карл был человеком суховатым, уклончивым и застенчивым, соответственно она с ним и обращалась. Ей нравилось разговаривать с ним в его манере.

Почти тридцать шесть часов несла она бремя его смерти в одиночку, позволяя боли накапливаться, пока та не прорвет плотину и не затопит все вокруг. И сколько времени ей еще удастся сохранять покерное лицо, Глория не знала.

«Сходи к психоаналитику», — сказала бы Барб.

Но Глории не хотелось разговаривать; ей хотелось что-то делать. Что угодно, лишь бы ощущать себя не такой пассивной, как сейчас, когда она сидела в этой забегаловке, жуя вместе с Реджи резину, пока Карл, бедный Карл, ее Карл лежал где-то, никому не нужный.

Вспышка: ее брат Хезус Хулио на сцене. В короне и неуклюжем школьном воспроизведении…

Тоги?

Мантии. Он играет царя. Дающего отпор девушке, которая требует, чтобы он выдал ей тело.

«Антигона».

Подробностей Глория не помнила, кроме того, следила в основном за Хезусом Хулио. Однако отчаяние той девушки помнила ясно — отчаяние, ни с каким другим не сравнимое: когда человек, которого ты любила, лежит, брошенный, на голой земле, и все, о чем ты просишь, это достойное погребение.

Вспоминая о прошлом, Глория чувствовала себя несчастной вдвойне. Ей всегда не нравилась манера ее памяти просыпаться, когда она была особенно уязвимой, и усиливать ощущения настоящего. Настоящее было достаточно плохим и без его искусственно созданного эха.

Реджи продолжал что-то болтать, что именно, она не слышала. Ошеломленная, связанная по рукам и ногам условностями, которые требовали, чтобы она мирно беседовала, когда внутри у нее все перевернулось вверх дном, она сидела точно окаменевшая. Только стремление не слишком грузить Реджи и удерживало ее от слез.

— …А я тем временем, — говорил он, — переговорю с копом. С мексиканским. Выясню, что именно там случилось.

Он остановился, помолчал, потом спросил:

— Гиги? Ты меня слушаешь?

Она ответила:

— Коп сказал, что произошла автокатастрофа, а подробностей он мне сообщить не может. Сказал, что вышлет мне почтой свидетельство о смерти.

Реджи нахмурился:

— Тебе — да еще и почтой?

— О чем я и говорю. Она же сейчас не работает.

— А как насчет тела?

Она покачала головой:

— Про тело он ничего не сказал.

— Очень странно… — Реджи потер ладонью плечо. — Ты уверена, что это была автокатастрофа?

— Нет.

— Коп не говорил, что твой начальник был пьян?

— Карл не пьет.

— Ну, знаешь, некоторые не пьют, не пьют, а потом примут малость и валятся с копыт, — сказал Реджи.

— Я ни разу не видела Карла пьяным, — сказала Глория.

— Может, он ради выпивки в Мексику и покатил.

Глория попыталась возразить, однако Реджи еще не закончил:

— Это, собственно говоря, не имеет большого значения, пока он не покалечит кого-нибудь или его кто-то не покалечит. В той автомобильной катастрофе еще кто-нибудь… пострадал?

— Он мне не сказал. Сказал, что ведет расследование.

Реджи поджал губы:

— Не уверен, что я понимаю смысл этих слов.

Глория взглянула в окно. За ним прогуливался Лос-Анджелес. Обычно забитые автомобилями магистрали перешли во власть легионов людей в темных очках, отчего казалось, будто за окном — уличная ярмарка. Желтоватое тяжкое тепло переливалось через край города, точно землетрясение разорвало какую-то подземную трубу.

— Не очень-то копы мне помогли, — сказала она.

— Мексика, чего ты хочешь.

— Я говорю про полицию Лос-Анджелеса.