Ильдар Абузяров - Мутабор

Но тут грянули роковые девяностые, и все достижения советского народа вмиг рухнули и оказались растоптаны и попраны. На этом вводная глава книги переходила в главу новую, которую Омар тут же принялся с увлечением читать. Единственное, что удивляло Омара, – почему автора этой книги из богом забытого южного захолустья Кашевара заинтересовало другое захолустье империи – моногород, стоящий на вечной северной мерзлоте.

Завод жил, пока еще жил. Он выдыхал пар из труб в осеннее холодное небо, он шаркал дверьми проходной, точнее, резиновыми ластами-утеплителями, пытаясь хоть как-то остаться на плаву, несмотря на то, что некоторые его части давно отмерли. Теперь в них либо поселилась вечная мерзлота, либо они были забиты тоннами шлака, как кровеносные сосуды холестерином сливочного масла.

С тех пор, как часть цехов отдали в аренду под продовольственный склад, Алмаз Алексеевич Графитуллин перестал есть масло. Поднимая крышку масленки, словно саркофаг замороженного цеха, он видел этот шматок, который надо было крошить ножом, и ужасался. Все в этой жизни имело свой срок, и даже камни рождались, умирали и распадались. Как там говорится в книге Екклесиаста: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать». Вот и Алмаз Алексеевич доживал свой век вместе с заводом.

Согревшись чаем, Алмаз Алексеевич снимал чайник с плиты, чтобы добавить немного кипятка в рукомойник. Затем долго и тщательно скреб щеки и мыл руки. Он по-прежнему жил в щитовом домике без удобств, построенном его же руками в шестидесятые годы для строителей завода. Когда-то полный сил Алмаз приехал на комсомольскую стройку с молодежным стройотрядом в эти северные края. «Время разрушать, и время строить».

Завод развивался, рос, а вместе с ним развивался и рос и Алмаз Алексеевич, пока не вырос до элиты рабочей интеллигенции – фрезеровщика шестого разряда. Уже тридцать пять лет со дня открытия он жил вместе с заводом, дышал вместе с ним. Завод заставлял откликаться на протяжный гудок, как требующий пищи пес.

Каждое рабочее утро АА проделывал путь от дверей квартиры до проходной цеха 6-Б. Не было никаких причин изменить заведенному графику и сегодня. Надев стоптанные ботинки, Алмаз Алексеевич вышел на бетонную лестницу подъезда. Темнота, сырость и холод северной осени ударили в нос, словно перепуганная старушка прыснула из газового баллончика слезоточивым газом.

Всю ночь накануне в подъезде завывали свои тоскливые песни волчата. Они, как у Джека Лондона, были уже рядом и подобрались к жилищу стареющего и слабеющего Алексеевича вплотную. Это они вывернули или разбили лампочку. Это они горлопанили, как бешеные. «Время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать».

И хотя у Алексеевича глаз был алмаз, а руки хранили былую твердость, спускаться в темноте ему приходилось держась за стены. Но это ничего, ноги, кажется, знали каждую выбоину, пальцы чувствовали каждую щербину. Под ногами скрипнуло битое стекло – то ли лампочки, то ли сверкающей бутылки. «Время насаждать, и время вырывать посаженное».

Толкнув дощатую дверь, Алмаз Алексеевич вместе с частью тепла дома вывалился на мороз. Дело шло к полярной зиме, а северный край неизменно сиял во всей муаровой красоте. Наверху горели крупные звезды, ибо северный олень носит на своей голове звездное дерево. Под ногами хрустели крупные гранулы снега. Вместе с замерзшими красными кленовыми листьями и желтыми дубовыми они не давали в осеннюю распутицу и жижу уйти в землю по щиколотку.

«Пока жив завод, буду жить и я», – думал Алмаз Алексеевич, двигаясь мимо старой котельной, которую все еще топили каменным углем, мимо заброшенного детского садика, во дворе которого сиротливо стояла ракета – все дальше в космос. Молодежь ее не трогала, потому что на подсознательном уровне понимала: она была единственным шансом улететь, вырваться из очерченного круга.

С этими мыслями Алмаз Алексеевич подошел к воротам завода. Проходная, как беззубый рот старика, принимала в себя энное количество рабочих, необходимых для поддержания жизнедеятельности, и выпускало минимальное количество продукции. Завод производил буровые долота с алмазными коронками для горнодобывающей промышленности. Алмаз Алексеевич делал на отлитых из стали кольцах долота углубления, в которые и вкрапляли разновидности самого прочного камня мира алмаза – буровой борт или карбонадо. Этими алмазными коронками буры вгрызались в самую твердую скальную породу.

Получив табельный номер, Алмаз Алексеевич поспешил в раздевалку – принять горячий душ и переодеться в спецовку. В каптерке уже собрались коллеги Алексеича – все как на подбор самородки и народные умельцы. Раскуривая папиросы, рабочий цвет судачил о том, что владелец завода Диамант хочет провести ревизию и перетасовку кадров. Быстро нацепив очки, Яхонт Яковлевич подсчитал, что такая пертурбация принесет в карман Диаманту семь миллиардов дополнительных доходов.

– Алексеич, наш хозяин-то, слышь, чё учудил, – поделился новостью с только что вошедшим Алмазом Алексеевичем молодой парень, русский немец Александр со странной фамилией Ит.

– Что? – По опыту Алмаз уже не ждал ничего хорошего от хозяина.

– Предложил нам увеличить рабочую неделю до шестидесяти часов, а пенсионеров отправить на пенсию. Так что скоро, Алексеич, попрут тебя с завода за милую душу.

– Это мы еще посмотрим, кого первым попрут, – огрызнулся Алексеич на сопляка. – Куда тебе шестьдесят часов выдержать языком трепаться.

– А там шестьдесят по желанию. Хочешь – работаешь, а хочешь – нет.

– А ты попробуй не прояви желание, а потом еще потребуй за непроявленное желание сверхурочных, – ухмыльнулся Алексеич, – тебя быстро от паровоза отцепят.

– Шестьдесят часов, это же в каком веке такое было? – возмутился было Александр, но тут же поменял свой тон на шуточный. – Не помнишь, Алексеич, ты в XIX веке по скольку часов работал?

Алмаз Алексеевич задумался, вспоминая свою жизнь от начала. Ему, и правда, было не шестьдесят, как думали многие и над чем постоянно подшучивали, а гораздо больше. Он был из крепкой мужицкой породы и хорошо сохранился. После войны он, заполняя анкету, скостил себе пару десятков лет, чтобы попасть в молодежный строительный отряд. «Время разрушать, и время строить».

– Да ладно, Алексеич! Ты не расстраивайся, – продолжал задирать Сашка. Чтобы утвердиться в новом коллективе, он давно выбрал безобидного молчаливого мастера. – Вместе с законом о шестидесятичасовой рабочей неделе примут закон об увеличении пенсионного возраста до девяноста лет. Так что пахать тебе еще и пахать, пока не подохнешь!