Юлия Винер - Красный Адамант

И сразу мозги закрутились, что ей говорить.

А она кулак откроет — и закроет, откроет — и закроет.

Он, он!

Красный мой фонарик прекрасный, знаменитый Красный Адамант! Чистый и блестящий, словно и не побывал в системе канализации.

Я руку протянул — она отдернула. И заливается своим несдержанным хохотом, даже больные на соседних кроватях зашевелились, там их еще двое.

— Тише ты, — говорю. — Дай сюда!

Она кулак открыла, но руку в сторону отвела, мне не достать. Давится своим хихиканьем и бормочет:

— И ради этого… ради этой побрякушки… ты в говне копался! Коврик раздирал!

— Дай, — говорю, — дай сюда!

Она камушком у меня перед глазами поигрывает, но не дает и говорит:

— А ты мне за это что? Я сантехнику знаешь сколько заплатила!

Сантехнику! Сантехника вызывала! Хочу сказать ей, мол, заплачу, сколько хочешь, но вместо этого делаю улыбку и говорю:

— А я тебя за это поцелую.

— Ишь ты, какой щедрый, — говорит. — Нужны мне твои поцелуи.

— Ну, что другое, что тебе нужно. За мной не пропадет.

— Ладно, — говорит — насчет чего другого посмотрим. Только потому и отдаю, что ты раненый лежишь, а то бы ты у меня поплясал. На. Это что, стекло или пластик такой тяжелый?

Я взял, разглядывать при ней не стал, положил под подушку.

— Бриллиант, — говорю.

— А, ну тогда понятно, — смеется. — Тогда конечно. Что же ты плохо искал-то свой бриллиант? У меня там в туалете такая пробка была, давно, видно, копилась, а вчера весь коридор залило. Покопался бы поглубже и нашел бы.

Вон как все просто оказалось. Действительно, я тогда преждевременно отступился. Но кто же знал про ее пробку! Я уверен был, что прямо в трубу ушло. И она не давала, силой вытащила меня из туалета.

— Нет, правда, чем тебе эта стекляшка так дорога? — спрашивает.

— Говорю же, бриллиант.

— Нет, серьезно. И зачем она в коврике оказалась?

— А это уж мой секрет. Тебе все знать надо?

— Надо не надо, а скажи. Скажи, а то…

— А то — что?

— А то, что обратно отниму.

Я руку под подушку сунул, камушек зажал, но вижу, что смех смехом, а ведь отнимет у беспомощного запросто, и начинаю ей плести:

— Это мой… — хотел сказать «амулет», но не знаю слова и сказал по-здешнему, — моя камея.

Они здесь камеями этими очень увлекаются, особенно восточные, но только «камея» у них совсем не то, что у нас, не головка, вырезанная на колечке, а бумажка со словами, или ниточка, или какой-нибудь мелкий предмет на шею вешать, над которым большой раввин пошептал, и они это держат на счастье, или от болезни, или для исполнения желания, и очень в это верят, прямо как дикие африканские племена, короче, именно что амулет.

Она так и встрепенулась.

— Камея? — говорит. — От кого? Кто благословлял?

— Ты не знаешь, — говорю, — еще в России.

— Вон у вас какие в России камеи… Значит, у вас там и раввины есть?

— В России все есть.

— Наверное, не настоящие все же, — говорит. — А от чего она помогает, твоя камея? И в коврик ты ее заплел, с какой целью, а? — и хихикает игриво. — Говори, от чего она помогает! От сглаза, что ли?

— Да, от сглаза…

— Или… — опять хихикает, — приворотная?

Что я в этих камеях понимаю? Ляпнул сдуру:

— Ну да, и приворотная.

Сообразил, что зря, но поздно.

Улыбается, хотя уже и не так весело, и спрашивает:

— И кого же ты хотел приворожить?

Тут бы в самый раз сказать — тебя, но никак невозможно, не сходится, почему отнять хотел. А выдумывать сил уже нет.

— Ты, — говорю, — просто ошибочно взяла чужой коврик.

— Чужой? — Улыбка у нее стала совсем кривая. — Для кого же ты этот коврик делал?

— Была такая просьба, коврик на подушку.

— На подушку? Чья же это просьба была?

Устал я от этой мороки невозможно, изворачиваться все время, и бедро от всех пертурбаций мозжит со страшной силой.

— Ну, не все ли тебе равно… — говорю, — Кармела, ты меня прости, я очень устал.

Но ее разве остановишь?

— Это, — говорит, — от женщины была просьба. А ты камею туда засадил. Чтоб поближе к голове. У тебя, значит, еще женщина есть? Ирис какая-то?

Очень мне хотелось отвязаться, и говорю шуткой:

— При чем тут Ирис? Ясно, что есть женщина. Это всем известно.

— А! — говорит и как будто обрадовалась. — Татьяна то есть? Это она просила коврик?

— Ну да, — говорю.

— И ты решил ее покрепче приворожить? Так я и знала! Значит, правильно я догадывалась! С первого же раза почувствовала, что у вас с ней не в порядке. То-то ты на меня так тогда накинулся. И теперь вон тоже — ты в больнице, а ее при тебе нет.

Я уж не стал ей напоминать, кто на кого накинулся. А тут как раз пришли меня к капельнице подключать и переодевать в халат с разрезом сзади, она меня в лобик поцеловала и ушла.

Уфф! Слава Тебе Господи, развязался. Сказала, забежит после работы, но теперь легче. Все разъяснено, никаких недоразумений, никаких подозрений. Правда, обиделась.

А глупая все-таки баба. Все внимание на постель да на любовь, а серьезное, что у нее под самым носом — и в руках держала и даже с мылом мыла, но не увидела. На мое счастье.

Жаль только, Татьяну приплел. Словно я за этот камушек свою Татьяну чужой бабе продал. Хотя какую там свою, она сама меня чужому мужику продала, и вообще ни за что.

Но как приятно камушек мой красненький в руке держать! Я руку под подушку засунул, держу его, поглаживаю, и то ли и вправду сила в нем какая-то есть, то ли под действием лекарства, но успокоился я быстро, как бы даже забыл всю актуальность, и мысли потекли совсем посторонние, несущественные и легкие, вот как я раньше описывал.

Да. Расквасило меня неслабо.

Словно я вообще не я стал. То есть в полном сознании, но как бы отделился и смотрю на себя снаружи. И боль тоже — чувствую, что у меня болит, и сильно, а мне все равно, как будто бы и не у меня. И я эту боль снаружи рассматриваю и констатирую, как она красным пульсом бьется и трассирующими пулями по всему правому боку вниз и вверх стреляет, а мне хоть бы что.

Сын пришел, я его едва-едва рукой сообразил поприветствовать. Вижу, вот мой сын Алексей, и говорит что-то, ну хорошо, а отвечать даже в голову не приходит.

Это еще в палате.

А когда на столе очутился и мне прямо в спинной столб вогнали большой укол, так и вовсе от меня половина осталась. Верхняя есть, хотя и слабо за нее держусь, а нижней как не бывало. Просто, как будто ниже пояса у меня пустое место.

Лежу, врачишка мой с ассистентом где-то там далеко-далеко в этом пустом месте ковыряется, пилит, долбит и все время что-то объясняет и велит мне в телевизор смотреть, чтобы я знал, что он делает. А я в телевизоре ничего разглядеть не могу, но мне и неохота за этим наблюдать, а охота продолжать свои мысли, и он меня своими приказами только отвлекает.