Юлия Винер - Красный Адамант

Опять колотиться начал. Всех соседей мне переполошит!

— Сейчас в полицию позвоню, — говорю.

— Нет, — говорит, — в полицию ты не позвонишь, а лучше открой, у меня есть для тебя предложение.

— Никаких предложений, отваливай.

— Хорошее предложение. Я у тебя твой цирконий куплю.

— Какой еще цирконий?

— А камушек твой красный, замечательная имитация, приличных денег стоит.

— Имитация! Убирайся, дед, а то покажу тебе имитацию!

— Да брось, где тебе. А имитация прекрасная, говорю как старый ювелир. Я таких и не видал никогда.

— И больше не увидишь.

— На что она тебе? А я обработаю, оправлю красиво, и тебе выгода, и мне. Открой!

— Иди отсюда.

Опять я уставать начал, да еще стоя, а Ириски все нет.

— Три тыщи шекелей даю! Наличными.

— Да ты смеешься, дед! — Так меня эта сумма возмутила, что не удержался, дурак.

А он и в самом деле хихикает там за дверью.

— Ну, — говорит, — три пятьсот дам. Только для тебя. Ты что, и правда думал, это бриллиант? — И хихикает изо всех сил.

— Дед, добром говорю, вали отсюда, — больше не поддаюсь на провокацию, говорю мирно, на крик уже сил нет.

— Больше никто не даст, поверь мне.

Обожаю, когда человек говорит «поверь мне», первый показатель, что врет.

Наконец-то хлопнула дверь подъезда, идет Ириска. Торопится, мигом взлетела по лестнице, и слышу ее голосок:

— Вы к Михаэлю?

— К нему, — отвечает дед, — но что-то долго не открывает.

— А он медленно ходит, — смеется, — сейчас мы его поторопим, — и нажимает на звонок.

— Ирис, — говорю громко и отчетливо, — выручай. Гони этого гада в шею.

Вижу в глазок, она растерялась. Смотрит на деда и говорит:

— Михаэль, ты что?

— Пока не уйдет, никому не открою. Гони.

Растерялась ненадолго. Не стала расспрашивать что да почему, а прямо ему говорит:

— Он не хочет вас видеть. Вам придется уйти.

— Миленькая девочка, он же шутит, разве не видите? У вас есть ключ?

— Нет, кричу прямо в глазок, — я не шучу! Пусть убирается. Я больше стоять не могу.

Ириска свела брови и строго говорит:

— Вы слышали? Попрошу немедленно отойти от двери. Мне срочно нужно к больному.

— А вы врач? — спрашивает. Рассчитывает, гад, что врач побудет и уйдет.

Но Ириска, умница, даже не запнулась:

— Нет, — говорит, — я тут живу.

Дед ухмыляется игриво:

— С ним?

Тут моя Ириска и сама разозлилась:

— А вам какое дело? С кем хочу, с тем живу!

Ах, если бы!

Но дед мотает головой.

— Нет, — говорит, — я его жену видел, ничего женщина. И дочку. А вы, значит, приходящая.

Тут маленькая Ириска с нежным голоском как заорет, не хуже любой марокканки:

— А ну, пошел отсюда, старый козел! Пошел, пошел, пошел! — И плечиком ему в грудь, теснит его к ступенькам.

Он на нее костылем. Она рукой защиту выставила, как в карате, он даже покачнулся. Не дай Бог, сверзится дедуля, хлопот не оберешься!

Но я уже видел, как Ирис умеет с травмированными справляться, чтоб не повредить. Пока он костылем махал, она проскользнула со спины, обхватила за туловище, коленкой под зад и аккуратно спустила его на две ступеньки вниз. Толкнула легонько в спину, катись, говорит, старый, и не возвращайся! Тебя здесь не хотят!

Пошел. Ковыляет со ступеньки на ступеньку, бормочет что-то, потом обернулся к двери и крикнул:

— Меня здесь еще захотят! Да поздно будет! Пожалеешь, Чериковер!

Чего-то еще говорил, но я открыл дверь и впустил Ириску.

Как-то я совсем разучился быть один. Происходят какие-то нежелательные изменения.

Всегда любил находиться сам с собой, это подходит к моему характеру, особенно после коммуналки, где мы жили с родителями в детстве, там одному получалось побыть только в туалете, да и то гнали. И у меня вся взрослая жизнь была так устроена, чтоб хоть на время оставаться одному, благодаря болезни была такая возможность, поскольку на работу не ходить. Правда, когда дети были в доме, маленькие еще, случалось иногда удаляться к матери, хоть и не идеальный выход, но все же лучше. За это, как известно, у дочери претензии, но вижу, что повзрослела и у нее проходит.

А здесь последние годы стало совсем хорошо. Дети из дому ушли, а Татьяна иной раз как закатится на две смены подряд — у меня просторное время чуть не на сутки. Что я особенно любил, это что находишься один, но при этом всегда знаешь, что она рано или поздно придет. И я одиночества не только не боялся, наоборот, ждал, чтоб ушла.

По-моему, насчет одиночества, как и во многом, это сильно преувеличено. Некоторые вообще не могут ни минуты оставаться сами с собой и непременно либо телевизор, либо хотят сбиваться в стадо. На миру, говорят, и смерть красна. Не знаю пока, про смерть, может, и так, но жизнь на миру меня не устраивает. И одиночества от этого не меньше, а, наоборот, больше, образуется его тяжелая общая масса, и тогда действительно страшно.

Особенно много про одиночество в книжках, как люди от него переживают и какое это ужасное состояние. А по-моему, совсем не ужасное, а самое нормальное. Как и должно быть. Я уже говорил про клетки, как человек каждый в самом себе как в клетке сидит и наружу только выглядывает, а по-настоящему изнутри знает только про себя и с другими соприкоснуться не может. Так это устроено, и спорить не приходится, потому что не с кем, а назвать можно как угодно, хоть, пожалуйста, и словом «одиночество». Во всяком случае, я так чувствую. Разбить эту клетку нет никакой возможности и выйти из нее можно только на тот свет или временно под влиянием химии, отсюда наркотики, выпивка и все такое, но одиночества этим не убьешь, только здоровье портить. Разве только некоторым сумасшедшим удается разбить эту клетку, думаю, именно из-за дикой паники, что приходится быть один на один с самим собой. Но там, куда они из нее выскакивают, им уж, я думаю, не до одиночества.

А мне в моей клетке вполне комфортно. И я это называю не одиночество, а духовная свобода. В компании разве только в картишки или выпить иногда, и еще не известно, какой пойдет разговор, скажут ли что-нибудь или так треп. А сам с собой уж точно никогда не соскучишься, во всяком случае я.

Единственно только с женщинами мне никогда не бывает скучно, но это отдельная ситуация. И даже с Татьяной я практически никогда не скучал, хоть и блажил раньше, неинтересно, мол, смотреть. Вот и доблажился. Позвонила с работы и сказала, что вечером домой не придет, отправится, значит, к своему Иехезкелю, а ко мне придет ночевать Галка.

Эта, понятно, приведет Азама, но неужели и он останется ночевать? И этот араб будет с моей дочерью у меня в салоне на диване? Нет, не могу допустить.

Ириска побыла, позанималась со мной, разогрела мне поесть, про старика особо не расспрашивала. Сказала только: могу тебя понять, я его видела в больнице, противный дед. И убежала к своему Эйялю с детками. Славненькая тайманочка, умненькая и красоточка, но ясно, что ей не до меня.