Ольга Славина - Игры больших мальчиков

Зато газетным статьям у нас принято верить. Это не статья, это ужас и позор. В страшном сне Кате такое бы не приснилось. Впрочем, как раз в нем-то ей и приснилось недавно нечто подобное…

— Давайте свой вариант номер два! — потребовала Катя таким тоном, словно она — премьер-министр и ждет бумагу на подпись.

— Отличненько! — Следователь поспешно полез в свой потрепанный портфельчик, угодливо подсунул Кате заранее приготовленные бумажки, подсказал: — Вот здесь внизу: «С моих слов записано верно».

Из обличителя он вдруг превратился в обслугу. Еще бы, теперь ему на новый кожаный кейс перепадет…

Катя поставила свою подпись, оттолкнула от себя все эти бумажки, словно они дурно пахли. Встала и ушла из ресторана не оглядываясь.

Маме она сказала, что заболела. Знобит, глаза слезятся, голова раскалывается.

— Я так и знала, — всплеснула руками мать. — Простудилась ты в этом своем санатории, Чижик. Наверное, ходила с коротким рукавом, выпила что-нибудь холодное. А горячее молоко там не подавали.

— Куда тебя понесло, сидела бы дома! — поддакнул папа. — Давай, мать, ей водки с медом наведем. Пропотеет, сразу как рукой все снимет. И я заодно выпью.

— Как же без этого! — упрекнула мама. — Уж здоровья нет, а все за рюмкой тянешься.

— Так я как раз за здоровье пить и буду! И дочки, и свое. Это же святое дело! Наливай! Я знаю, у тебя заначка припрятана.

— Да нет у меня ничего. С чего ты взял?

— Ну так сходи и купи!

— Ночь на дворе, куда я пойду?

— В гроб ты меня вгоняешь, Машка. И Катюху лечить не хочешь!

Катя плотнее закрыла дверь своей комнаты. Народная примета: если отец злой и мрачный, значит, не пил ничего с утра. А проглотит сто граммов — сразу подобреет. Но тогда мрачнеет мама. Вот такой замкнутый круг.

Позвонила Надежда. Тетя Маша сказала, что Катя заболела. Надя уложила сына спать и забежала проведать подругу.

— Твой-то не возражает, что ты ушла так поздно? — беспокоилась Катина мама.

— Да мой храпит давно, напившись пива, — отмахнулась Надя.

— Что ж они все без бутылки-то не могут…

— Так мало в жизни других радостей, теть Маш…

Катя лежала, отвернувшись к стене, и рассказывала подруге про свою болезнь. Кате она казалась неизлечимой. Надя думала иначе.

— Скоты! — Она в выражениях не стеснялась. — В хлеву их надо держать, если не в тюрьме, чтобы изолировать от приличных людей. Неужели бабушка-дворянка не объяснила внуку, что обманывать — нехорошо? Что загонять людей в угол — подло? Что потакать преступникам и унижать тебя — гадко? Видимо, не объяснила. Некогда было, с Пастернаком заболталась…

— Надь, ну при чем тут бабушка? — вздохнула Катя. — Я сама во всем виновата. Глупо было думать, что мне вдруг так повезло…

— Это им повезло! Они не заслуживают тебя, Кать. Вот Светик им подходит, она все время врет и думает только о себе.

— И Светик здесь ни при чем. А я… я будто в дерьме вывалялась. Мерзко!

У Кати длинных фраз не получалось. Слезы душили. Но не катились. Почти.

— Я не знаю, что теперь. Как дальше… Ведь верить нельзя. Совсем. Но тогда человек человеку — не волк даже, а стена. Равнодушная. И не пробьешь. Никто никому не нужен. Все друг друга используют, а потом выкидывают, как мусор. Помойка вокруг, Надь…

— Ну ты это… Не того… — У Надежды тоже защипало в глазах и с речью вдруг возникли проблемы. Выручили педагогические навыки. — «Но есть и божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд; он ждет, он не доступен звону злата…» Лермонтов. Ему можно верить. И мне. Да мало ли. Так что, Чижик, не раскисай. А скотам всяким больше не верь. Надо им хвосты накрутить. Что они о себе думают? И вообще давай искать положительные моменты. Когда бы ты еще в Милане побывала? Да еще с таким мужиком. Будет что вспомнить в старости. Мне вот мой благоверный только воспоминания о сортах пива и жлобе бригадире оставит. А тебя, между прочим, на помойку никто не выкидывал. И работу, и квартиру никто не отнимал…

Катя не хотела вспоминать ту работу и ту квартиру. Противно думать, что все вокруг знали, что она — та самая, которая посадила одного из их боссов. И Валерия знала. И вся ее благожелательность была показной. Представить страшно, что Катя ночевала в квартире убийцы. У зла мощная энергетика. Ничего удивительного, что он ей приснился.

Но Надежда не унималась:

— Ты, Кать, наверное, собралась закрыться здесь или спрятаться в своем архиве и раны зализывать? Ну и зря! У тебя хорошая работа в преуспевающей фирме, и ты ее делаешь хорошо. Да и мне французский парфюм нужен, не забывай…

— Ты что, Надь?! Теперь понятно, как эти адвокаты дела выигрывают. Путем обмана, подкупа и шантажа…

— Такова селяви. Кать, хватит сопли на кулак наматывать! Наплюй на сантименты. Успеха добиваются те, кто много работает, а не стенает. Вот пойдем и поработаем завтра в «Горчакове и партнерах». Квартира этого типа нам, конечно, ни к чему. Это уже на взятку похоже. А вот фирма его нам пригодится. Доходное местечко.

— Надь, я не могу! Я больше не хочу их видеть. Никогда!

— А отца своего трезвым видеть хочешь? И вообще живым? У него тут в воскресенье печень опять прихватило. Скорую вызывали. Мама твоя его убедила в клинику лечь. Только знаешь, какие там расценки? Сколько надо докторам дать, сколько за лекарства? Знаешь, сколько тетя Маша себе заказов набрала?

Кате захотелось зажать уши. Да что же это такое! Ей опять предъявляют ультиматум, заставляют, принуждают. Уж в своем доме от своей подруги она этого не ожидала. Неужели ее все предали? Даже исторические аналогии не хотели приходить на ум и утешать…

— Это похоже на шантаж! — не без отчаяния воскликнула Катя.

— Это похоже на реальную жизнь, в которой мало кто делает то, что хочет, — возразила Надежда. — Дети не желают готовить уроки, а готовят. Я не хочу стирать мужу носки, а стираю. Ты не хочешь работать у Горчакова, а придется. Во всяком случае, пока какой-нибудь миллионер не оставит тебе наследства. Но это уже не похоже на реальную жизнь…

Светик вся светилась. Изнутри и снаружи. Сегодня ей сделали новый мейк-ап — «северное сияние». Прозрачно-розоватые тени, розовый блеск для губ переливается, как лед на солнце. Самое оно для загорелой блондинки в розовом кружевном белье на шелковых простынях цвета стали. Конечно, эта блондинка сияла улыбкой. И отражалась в зеркальном потолке спальни.

— Господи, как же я соскучилась, Алекс! Мы с тобой целую неделю, считай, и не виделись толком. Это было мучение. Я не могла спокойно спать. Я хочу ночевать здесь, у тебя. Нет, не так. Здесь, с тобой…

Алексей Горчаков, в джинсах и расстегнутой рубашке, стоял у окна, вглядываясь то в янтарное содержимое своего стакана, то в темноту за окном. С видом на Патриаршие, между прочим. Они с Олегом — соседи.