Геннадий Скубилин - Записки следователя

Таковы скромные и тактичные портреты двух девушек с повышенной чувствительностью. Давать им характеристики уместно без всякой грубости, тем более вульгарности, незачем сгущать краски.

И вот сейчас Эмма при всем своем богатом опыте общения с сильным полом совсем растерялась перед этим властным, огромным мужланом — следователем. Со всеми признаками стандартного детектива, хорошо изученного по романам и фильмам.

На него не действовали чары красавицы номер два, он держал дистанцию, относился к ней свысока. В тоне его слов постоянно слышалась занозистая пренебрежительность.

Эмме тяжело было это ощущать. В другом случае она бы никогда не позволила мужчине задавать ей вопросы, комментировать ответы с неуважительной иронической ноткой.

Напрасно желала она кое-что стыдливо скрыть от «знаменитого» сыщика. Он своим острым всепонимающим взглядом как электрошоком до озноба пронзал бедную свидетельницу. Когда Эмма, решившись на последний шаг, как бы случайно расстегнула лишнюю пуговичку на ажурной кофточке, то следователь покрылся от возмущения испариной, запыхтел, словно паровоз, насупился, и нетактично рявкнул:

— Приведите себя в порядок, спрячьте свои прелести. Слишком отчаянно и рискованно вы поступаете.

После этого обреченная на позор Эмма все выложила детективу о том, как похищалась ее подруга Августина. Красавица Эмма Бабкина предварительно, конечно, застегнула на все пуговицы блузку.

Эмма призналась во всем, а следователь лишь пытливо и язвительно допустил уничтожающее изречение, которое вряд ли забудет Эммочка:

— Вы предали подругу, как посторонний чужеземец. Родители Августины на грани помешательства, а Виктория Робертовна в предынфарктном состоянии госпитализирована. Знаете об этом? Нет! То-то и оно-то. Вам знакомы эти вещи? — Майор вытащил из письменного стола туфлю и косынку, утерянные Августиной, когда ее затягивали в вертолет.

Это была последняя капля, переполнившая чашу страданий и раскаяния виновницы происшествия. Она нервно протянула руки, выпросила косынку, прижала ее к своему лицу и стала охать и причитать, обливая горючими слезами особо чтимую вещь. Реликвию.

— Отдайте мне ее. Господи, я сохраню косынку, как память о моей дорогой подруге. Если бы вы могли взглянуть в мою душу, то увидели бы, что за эти несколько мучительных дней она стала, как уголь.

Но мог ли отдать следователь вещественное доказательство, приобщенное к уголовному делу? Увы, нет. И он оживленно об этом ей сказал, растолковывая процессуальные законы.

— Увижу ли я когда-нибудь мою лапочку, — плаксивым голосом выражала Бабкина позднюю нежность к пропавшей Августине.

А следователь ей сухо сообщил:

— Идите. Вопросов пока нет… — И с чувством выполненного долга стал готовить дело для передачи в новые инстанции. Августину Адажеву похитил иностранец бывший студент Белужского пединститута. Картина прояснилась. И на промах Бабкиной тут все не свалишь. Опростоволосилась не столько красавица номер два, сколько номер один. Оплошность допустила, конечно, Августина, что пошла на свидание к подлому, низкому человеку. Хотя это ни в коей мере не снимает тяжкого обвинения с негодяя Шпагетти.

Истребовать, вернуть из Италии Августину можно было только через московское посольство той страны.

Становление человеческой личности связано с развитием его потребностей. Каждого человека характеризует неповторимое сочетание того, чего он желает. Люди друг от друга отличаются тем, у кого какие интересы преобладают и есть ли они у кого-то вообще. У одних их навалом, у других — сплошная инфантильность и меланхолия, никакой цели.

Чертой характера Максима было то, что он не позволял своему мозгу прохлаждаться, пребывать в тоскующей лени, а душе — в пустом времяпровождении.

Его родители, работники механического завода, пролетарии, так ему сказали: «Хочешь хорошо жить — учись. Имей побольше профессий, не там, так в другом месте найдешь свое везение и высокий заработок, достаток. Все добывай своим горбом. Тебе ждать протекций неоткуда». Кроме Максима в семье воспитывалось еще двое ребят.

Все взвесив, Максим выбрал не очень популярный среди ребят пединститут. Но сразу стал заниматься на трех факультетах: иностранных языков, физмате и спортивно-гимнастическом.

Стимулов к дружбе с девушками у него не было. Он их в интимном плане не знал. Поэтому был спокоен. Однако до поры до времени девушки его не отвлекали. Кроме одной. С первого курса ему нравилась Августина, но он не питал никаких надежд. Слишком дефицитен товар.

От самой же Августины не ускользнул незамеченным настрой однокурсника — скромного, увлеченного, спокойного капитана институтской сборной футбольной команды. Эмма называла Максима пренебрежительно-ласково «теленком».

— Что ты в нем нашла, — сокрушалась Эмма в беседе с Августиной, — зачем развращаешь ребенка? Этого несмышленыша? Держи курс на Фрэда.

Чуть позже Эмма придет в восторг от Максима, с запоздалым извинением скажет: «Не теленок — герой. Мне такой нужен. Фрэд перед ним — ерунда».

Августину все больше и больше тянуло к нему. Девушку восхищало и умиляло то, что она у Максима — первая любовь. Сначала ради причуды она забавлялась с ним, имея одновременно «настоящего парня», как бы экспериментировала, а потом и сама втюрилась, разобралась, что Максим, увы, далеко не теленок. А «настоящий парень» — туфта.

К тому же, ей надоели конфликтные расставания с элитными ухажерами, у которых постоянно возникали к ней претензии, едва она начинала увиливать от свиданий. Ее потянуло к спокойной, надежной, устойчивой дружбе, к той, что заканчивается бракосочетанием, скрепленным большой родственностью душ.

Августина была уверена и в другом: если даже она бросит Максима, тот молча, без обиды проглотит горькую пилюлю. У Максима Верстакова было развито глубокое чувство самоуважения. Он стремился к другой цели, боялся лжи, как огня. Презирал насилие над личностью. Мог защитить от болванов.

Его удар правой руки равнялся двумстам килограммам, левой — ста восьмидесяти, ног — по двести пятьдесят каждой. Спорт!

Он скрупулезно вел личный дневник, куда записывал все — для самоконтроля. Почти три года ходил он вокруг да около неприступной Августины. Мог бы, конечно, поспешно признаться в бурной страсти, как это делали другие. И он знал, кто. Для Верстакова Адажева представлялась недоступной красавицей, личная судьба которой никогда не переплетется и не совпадет с его. Он прикидывал и так и сяк.