Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

– Ты ничего сама не решай, – сказала ей Маша. – Особенно сгоряча. Приходи ко мне, обсудим вместе.

«А чего обсуждать? – спрашивала себя Таня. – Это только мое дело. И нечего мне вмешивать в него Генкину мать».

Она вышла на Коммунистическую улицу. Эта дорога была самой короткой.

Она шла задумавшись и поэтому не обращала внимания ни на вдруг вспыхнувшую совсем неподалеку стрельбу, ни на Бойко, который вот уже целых три минуты почти наступал ей на пятки. Клавдия плелась чуть поодаль.

Наконец, Бойко остановился на мгновение, что-то решая, потом тихо окликнул:

– Девушка!

Таня вздрогнула и остановилась. Он подошел к ней и властным, привычным жестом притянул к себе.

– Хорошенькая, – он похабно улыбнулся, отыскивая глазами подходящее место для того, что задумал совершить. Заметив у забора брошенную кем-то повозку с домашним скарбом, приказал:

– Иди. Туда.

– Что вам нужно? – одними губами спросила Таня.

Он снова улыбнулся, и по этой жадной улыбке она поняла все.

– Не вздумай удирать, – сказал он назидательно и повел дулом автомата.

Таня поняла, что нужно бежать, но у нее не было сил. Она вдруг почувствовала слабость – ошеломляющую и болезненную. Она почувствовала, что не может сопротивляться, не может даже кричать. Она послушно повернулась, направилась к повозке. Он шел позади, на ходу снимая плащ. Около повозки бандит бросил плащ на землю и снова повел дулом автомата.

– Давай, не тяни.

– Не тронь ее, – зло прищурилась Клавдия.

– Цыц, – тихо сказал он. – Дырка будет. Встань вон там, стерва.

– Не тронь! – Клавдия бросилась на него с кулаками.

– Ах, ты, – он дал очередь. Клавдия отскочила. – Это предупреждение. Еще раз помешаешь, покойницей будешь. Понятно объяснил?

– Понятно, – кивнула она. – А теперь меня послушай, Сеня. Ты меня еще вспомнишь, Сеня. Сегодня вспомнишь. – Она повернулась и побрела, опираясь здоровой рукой о стену дома.

Таня бросилась бежать. Бойко оглянулся, поднял автомат, начал выцеливать прыгающую на кончике мушки фигурку. Потом скосил глаза на расстеленный плащ и облизнул пересохшие губы. В несколько прыжков он настиг Таню и наотмашь ударил ее прикладом автомата по голове. Остановился над распростертым телом – чувствовалось, что колеблется: пристрелить или взять с собой? Потом взвалил Таню на спину и зашагал в сторону своего дома.

А по главной улице уже оживленно двигалась немецкая техника, брели солдаты. Распаренные дневным зноем, они вяло вышагивали в ротных колоннах, с любопытством оглядывая дома, распахнутые окна, брошенную утварь.

Отец Тани вышел к зданию бывшего райотдела милиции в тот момент, когда два солдата прибивали над входом добротно сделанную вывеску: «Фельдкомендатура». «Заранее заготовили, стервецы, – с уважением подумал Егор. – Выходит, они еще когда знали, что будут здесь. Вот это, я понимаю, планирование!» – Он визгливо захохотал, довольный вдруг возникшей аналогией, и подошел к дверям:

– Мне начальника. Офицера мне, понятно, дурак? – обратился он к солдату-часовому.

Тот кивнул и заливисто свистнул в металлический свисток, который висел у него на шее. Сразу же появился затянутый в ремень офицер, спросил на чистейшем русском языке:

– Тебе чего? Документы!

– Желаю помочь, – сказал Егор, протягивая паспорт. – Ерохины мы. Из купцов, понимаете?

Они вошли в дежурную часть. Трупы начальника милиции и дежурного уже убрали, полы были чисто вымыты. По лестнице взад и вперед сновали немцы в мышиного цвета форме. Они перетаскивали мебель, оружие.

– Садись, – предложил офицер Егору и сел напротив. – Говори.

– Вот, – Егор протянул ученическую тетрадь. – Здесь список всех деповских коммунистов – кто остался, и вообще – активистов разных и евреев. Они пили нашу кровь, – не слишком уверенно закончил Егор, натолкнувшись на холодный, изучающий взгляд офицера. – Адреса там, в конце, – торопливо добавил он.

Офицер просмотрел список, потом резко и отрывисто скомандовал. Немцы построились, их было человек пятнадцать. Старший – с нашивками фельдфебеля, взял тетрадь, негромко сказал что-то солдатам. Грохоча сапогами, они выбежали из дежурки. Офицер проводил их взглядом.

– Они поехали, а ты погости у нас!

– Я забыл сказать, там, на обложке, я еще один адрес написал, – заволновался Егор. – Здесь жена одного знатного гепеушника живет, Кондратьева Мария Ивановна. Ваш унтер-офицер небось и не обратит внимания, его бы надо догнать! Предупредить!

– Не надо, – успокоил офицер. – Шульц очень добросовестный и аккуратный работник. Он прочтет этот адрес. А ты пока посиди здесь, – немец открыл двери «КПЗ», – не обижайся. Сам понимаешь, время военное…

Он закрыл дверь на засов и сверил свои часы со стенными: те уже шли. Было девятнадцать часов тридцать минут.

Сестра Семена Бойко зашла в комнату, когда на улицах города уже установилось относительное затишье, долго смотрела, как Генка листает старый «Огонек», потом остановила его, придержав за руку:

– После почитаете. Разговор есть.

– Ну, говори. – Генка закрыл журнал.

– Вам лучше уйти, – сказала она с усилием. – Не хочу брать греха на душу.

– А ты и не бери, – сказал Генка, вглядываясь в ее лицо и пытаясь понять и взвесить, как она поведет себя, и не обречена ли его затея с самого начала на провал. – Я так считаю, что ты должна мне помочь, а не им.

– Брат он мне, – сказала она с мукой. – Вы это поймите.

– Чего же не понять. – Генка пожал плечами. – Вы тоже поймите: смысл жизни не в том, кто брат, а кто сват.

– А в чем? – издевательски спросила она. – В том, что не подмажешь – не поедешь? На этом вся жизнь построена? Вот что я вам скажу: если не хотите так рано помереть, уходите. Я про вас ни слова никому. Если же хоть мизинцем шевельнете, чтобы Сене навредить, я за себя не отвечаю. Все у меня.

– Я не уйду. У тебя свое понимание долга и совести, у меня – свое.

– Как знаешь.

Со двора послышался скрип гравия. Шура выглянула в окно и тихо вскрикнула: впереди шел Семен. Он нес Таню, за ним двигался Мелентьев…

«Черт, – мысленно выругался Генка. – Несет кого-то, подлец. Нельзя в него стрелять». – Он опустил пистолет и тут же почувствовал, как в спину ему уперлись сдвоенные стволы охотничьего ружья.

– Брось свою штуку, – приказала Шура. – Я тебя честно предупредила. Не шевелись! – крикнула она, когда Генка начал поворачивать голову. – Разожми ладони, а то выстрелю!

Генка мог бы подстрелить ее: пистолет был на боевом взводе, патрон – в патроннике, только спусковой крючок нажать. Но он не нажал. Он подумал, что почти наверняка убьет ее, а права на это, несмотря ни на что, у него нет.

«Хлюпик вы, Геннадий Николаевич, – горько подумал он о себе. – Сентиментальный хлюпик, это уж совсем теперь ясно, и погибнете вы через эту свою гнусную черту, как пить дать погибнете». Пистолет упал на пол с глухим стуком.